— Наверно, лет пять…
Пять лет. Много это или мало, чтобы оправиться после измены жены? Впрочем, наверно, есть мужчины, которые уже никогда не смогут рассмеяться.
— Что он был за человек?
— В то время работал в отделе происшествий нашей газеты.
Эцуко, обернувшись, уставилась на Ёсио.
— Так, значит, ты был с ним знаком?
— Да, он нередко бывал у нас, вместе пили. Не помнишь его? Приходил к нам в гости. Он еще заваривал кофе, не пользуясь фильтром, мы все потешались над ним.
Эцуко пошарила в памяти, но ничего не нашла. Коллеги отца и корреспонденты часто бывали у них дома. Но никто не запомнился четко.
— Мне он нравился, — простодушно сказал Ёсио и поставил банку на столик.
— Другими словами — ты пригрел на груди змею?
— Эцуко, люди — не змеи.
— Получается, ты сам свел их?
Ёсио почесал висок.
— Получается, что так.
— Это черт знает что! — Эцуко всплеснула руками. — Вот уж не думала, что моя мать способна вытворять такое…
— Никогда не говори плохо о матери! — резко оборвал Ёсио.
Эцуко безвольно опустила руки.
— Я не знаю, как они сблизились. Не расспрашивал. Честно говоря, мне было неинтересно.
Естественно, подумала Эцуко.
— Я отчасти могу понять, твоей матери было очень тоскливо. Я постоянно на работе, дома не бываю, ты к тому времени уже училась в старших классах и хотела казаться взрослой. Только и думала, что о развлечениях и друзьях, постепенно отдалялась…
— Все это не оправдывает измены.
— Настоящей изменой это назвать трудно.
Эцуко вновь опустилась на стул, сложила руки на груди, закинула ногу на ногу. Впервые она сидела перед отцом в такой вызывающей позе.
— Какой ты, папочка, великодушный!
— Сейчас да, — рассмеялся Ёсио.
— А тогда? Ты же наверняка простил мать?
Ёсио немного подумал.
— Простил — неправильное слово. Как я мог простить или не простить мою жену за то, что ее чувства переменились?
— Но…
— Я решил — сделанного не вернешь. Конечно, я бы соврал, скажи, что не рассердился. Но, Эцуко, в то время мне не оставалось ничего другого, как повторять про себя — сделанного не вернешь.
— Почему ты смирился?
Ёсио вновь замолчал. Эцуко вдруг поняла, как было жестоко с ее стороны начинать этот разговор.
— Ну ладно, хватит, все и так уже ясно, — сказала она.
— Еще не хватит. Тебя же интересует, почему я ему доверяю?
Эцуко кивнула, не поднимая глаз.
— Во время пожара в гостинице он спас твою мать. Огонь распространился очень быстро, почти половина постояльцев погибла, и мать, находившаяся на верхнем этаже, спаслась только потому, что он был рядом с ней.
— Как они выбежали?
— Поднялись на крышу, и в самой последний момент ее сняли оттуда пожарные.
— А он?
— Помог спуститься с крыши всем, кто там был. Но к тому моменту из-за бушующего пламени и дыма пожарные машины уже не могли приблизиться к зданию. Ему пришлось спрыгнуть вниз.
Не верится.
— Спрыгнул с восьмого этажа и остался жив?
— На земле пожарные расстелили что-то вроде большой подушки. Но, падая, он задел за раму открытого окна и сломал ногу. Правую ногу. Ты сама видела.
Эцуко вспомнила, как Саэгуса шел, прихрамывая.
— Это был действительно ужасный пожар. Многие из выживших навсегда остались обезображены шрамами от ожогов. Есть семьи, в которых уцелели только дети, а родители погибли. Мне пришлось долгое время вращаться среди газетчиков, но и я не могу говорить об этом спокойно. Ирония в том, что в гостинице из суеверия избегали цифры четыре — не было ни четвертого этажа, ни комнат под номером четыре. Но эта своего рода ворожба, увы, не спасла от настоящего пожара.
Ёсио замолчал, Эцуко тоже не знала, что говорить, в комнате воцарилась тишина. Спящая Юкари тихо посапывала.
Вдруг Ёсио проронил:
— Ничего не было.
Эцуко подняла глаза.
— Ты о чем?
— О матери.
Эцуко затаила дыхание.
— В тот день в гостинице состоялось их первое свидание с глазу на глаз. Но твоя мать клялась, что между ними ничего не было. Она не смогла переступить черту.
— И ты ей поверил?
— Раз она сказала, значит так и было.
Внезапно Эцуко представила, как мать говорит: «Этот пожар в наказание мне за измену мужу!»
— И на этом они расстались?
Ёсио кивнул.
— Он уволился из газеты. Ему бы все равно там не было житья.
Разумеется, ведь на место пожара прибыли коллеги Саэгусы, включая начальство.
— Меня высоко ценили в газете. У меня установились доверительные, товарищеские отношения с корреспондентами. Когда раскрылись его шашни, все от него отвернулись.
— Неизбежная расплата.
Ёсио рассмеялся.
— Ты говоришь как чопорная тринадцатилетняя девица.
Эцуко промолчала.
— Саэгуса не пытался как-то вывернуться и не перекладывал ответственность на женщину. Я считаю, он повел себя достойно.
— Но он же хотел переспать с чужой женой!
— Может быть, он и вправду ее любил, откуда мне знать. К тому же, он третий год работал корреспондентом. И как все они, не раз от безнадеги готов был лезть на стену. Уж я-то знаю этих людей, поверь. Просто он немного запутался.
Эцуко вспомнила слова, которые при жизни часто повторяла мать: «Какой же замечательный у тебя отец, Эцуко!», «Как мне повезло, что у меня такой муж!»
Эти слова сопровождали ее с самого раннего детства.
Что она вкладывала в эти слова? Не пыталась ли она, бормоча их про себя, приглушить мучившие ее сомнения, правильно ли она поступила — выскочила в двадцать лет замуж по сговору, зная будущего жениха только по фотографии, и тотчас родила ребенка?
И, может быть, только после того, что ей пришлось пережить, в тридцать семь лет, эти слова наполнились искренним, идущим из глубины сердца чувством? Или же она продолжала повторять их как заклинание, так и не поборов сомнений?
«Ёсио, позаботься об Эцуко!»
Она почувствовала, что сейчас заплачет, и поспешно отхлебнула из банки пива.
Жалко отца, обидно за него, и чувства матери она может понять, однако ж в душе продолжает упрекать ее!
