Когда мы подъезжали к двухэтажному кирпичному зданию школы, где при взрыве нефтяной топки и пожаре погибло семеро детей, я заметил, что обгоревшее крыльцо здания отремонтировано с лета, шиферная крыша приведена в порядок. В это время в школе еще шли занятия — в нескольких окнах я заметил детей.
Как и в прошлый раз, мощная волна ясновидческих образов хлынула со стен здания и понеслась в мою сторону с ужасающей силой и реальностью — оккультной реальностью, но оттого не менее смертоносной, столь же реальной для меня, сколь и убийственная волна прилива. Здесь, как ни в каком другом из виденных мною мест, человеческое страдание, мука и ужас могли быть измерены теми же мерками, что и океанские глубины — в десятках, сотнях, даже тысячах морских саженей. Тонкая, холодная струя предшествовала смертоносной волне: раздробленные образы — предвестники плеснули по поверхности моего сознания.
Я увидел, как стены и потолки вспыхивают огнем... стекла разлетаются на десятки тысяч смертоносных осколков... плети огня хлещут по классным комнатам, врываясь вместе с воздухом... охваченные ужасом дети в горящей одежде... вопящая учительница, чьи волосы объяты пламенем... почерневший, шелушащийся труп другого учителя мешком валяется в углу, жир под его кожей шипит и пузырится, точно свиное сало на жаровне...
В прошлый раз, когда я видел школу, я получил видения и уже происшедшего пожара, и другого, еще ужаснее первого, который только должен был произойти. Но в этот раз я видел только грядущий пожар, тот, что пока не был разожжен, — возможно, потому, что надвигающаяся катастрофа была теперь ближе по времени, чем то пламя, что уже сделало свое дело. Экстрасенсорные картинки, плеснувшие мне в лицо, были более яркими, более страшными, чем все, что я видел прежде, — каждая, словно капля серной кислоты, а не воды, причиняла мне боль, прожигая себе путь в моей памяти и душе: дети в предсмертной агонии, плоть, вздувающаяся, лопающаяся и горящая, как жир свечи; черепа, высовывающие свой оскал из-под дымящихся, плавящихся покровов, некогда таивших их; глазницы, почерневшие и опустошенные голодным огнем...
— Что-то стряслось? — озабоченно спросила Райа.
До меня дошло, что я дрожу и задыхаюсь.
— Слим?
Она отпустила акселератор, автомобиль замедлял ход.
— Продолжай ехать, — сказал я и вскрикнул, как будто боль умирающих детей стала, пусть в малой степени, моей болью.
— Тебе плохо, — сказала она.
— Видения.
— Чего?
— Ради бога... продолжай... ехать.
— Но...
— Проезжай... школу!
Чтобы выдавить из себя эти два слова, мне пришлось пробиваться на поверхность сквозь адскую пелену психических излучений, и это оказалось почти так же тяжело, как пройти через реальное облако густых, удушающих испарений. Затем я рухнул обратно — внутрь, в полное теней царство нежеланных некромантических образов, где невыразимо ужасное и трагическое будущее йонтсдаунской начальной школы настойчиво раскрывалось передо мной во всех кошмарных, кровавых подробностях.
Я закрыл глаза, потому что, глядя на школу, я каким-то образом выпускал на свободу картины надвигающейся катастрофы, заключенные в ее стенах, безграничный запас оккультных образов, подобный заряду потенциальной энергии, находящейся в критической точке и грозящей вот-вот перейти в кинетическую энергию. Однако, закрыв глаза, я лишь незначительно уменьшил число видений и не до конца лишил их силы. Главная волна психической радиации уже нависла надо мной и начала падать вниз. Я был тем берегом, о который разобьется это цунами, и когда оно разобьется и отхлынет, береговая линия может оказаться изменившейся до неузнаваемости. Я панически боялся, что, погрузившись в эти кошмарные видения, окажусь сломлен эмоционально и умственно, может, даже сойду с ума — поэтому я решил обороняться тем же способом, что и прошлым летом. Я сжал кулаки, стиснул зубы, опустил голову и огромным усилием воли «освободил» сознание от этих сцен страшной смерти, сосредоточившись на приятных воспоминаниях о Райе: любовь, которую я читал в обращенных на меня чистых, открытых глазах; прекрасные черты ее лица; совершенство тела; наши занятия любовью; сладостное удовольствие от того, что просто держу ее за руку; то, как мы сидим рядом и смотрим телевизор долгим вечером вдвоем...
Волна падала на меня, ниже, ниже...
Я прижался к мыслям о Райе.
Волна обрушилась...
Господи!
...с разрушительной силой.
Я вскрикнул.
— Слим! — немедленно отозвался издалека чей-то голос.
Я был пришпилен к сиденью. Меня било, мутузило, колотило, плющило.
— Слим!
Райа... Райа... мое единственное спасение.
Я был в пламени, там, вместе с умирающими детьми, меня переполняли видения обгоревших, пожранных пламенем лиц, высохших почерневших рук, тысяч перепуганных глаз, в которых отражалась пляска трепещущих огней... дым, ослепляющий дым, просачивающийся сквозь горячий, трескающийся пол... я чувствовал запах их горящих волос и поджаривающейся плоти, уворачивался от падающих перекрытий и обломков... слышал жалобные стоны и вопли — их было так много, они звучали так громко, что сливались воедино в жуткую музыку, от которой у меня все заледенело, хотя меня и окружал огонь... эти бедные обреченные души спотыкались о меня — учителя и дети, охваченные безумством, — они искали выход, но двери, на которые они натыкались, необъяснимым образом оказывались заперты, и тут, боже милостивый, каждый ребенок — множество детей — все разом вспыхнули, я бросился к ближайшему из них, стараясь потушить огонь, подмяв ребенка под себя, и вывести его, но я здесь был подобен призраку — неуязвимый для пламени и неспособный изменить происходящее, и поэтому мои бестелесные руки прошли прямо сквозь горящего мальчика, сквозь горящую девочку, к которой я повернулся за ним, крики боли и страха становились все громче, и тогда я тоже закричал, заревел, завизжал от ярости и безнадежности, я рыдал и бранился и наконец выпал оттуда — прочь от этого адского пекла, вниз, в темноту, в тишину, в глубину, в недвижимость, подобную мраморному савану.
* * *
Наверх.
Понемногу наверх.
В свет.
Серый, размытый.
Таинственные очертания.
Затем все прояснилось.
Я сидел, скорчившись в кресле машины, взмокший от ледяного пота. Автомобиль находился на стоянке.
Райа наклонилась надо мной, ее прохладная рука лежала у меня на лбу. Из глубины ее сияющих глаз, точно косяки рыб, рвались эмоции: страх, интерес, сочувствие, сострадание, любовь.
Я чуть выпрямился, а она расслабилась, откинувшись назад. Я по-прежнему чувствовал себя слабым и несколько сбитым с толку.
Мы находились на автостоянке возле супермаркета «Акме». Ряды машин, покрытых неряшливой зимней грязью, разделяли невысокие стенки черного от копоти снега, который во время последней бури посбрасывали сюда снегоуборочные машины. Немногочисленные покупатели — кто бегом, кто еле передвигая ноги — брели по стоянке. Их волосы, шарфы и полы пальто трепетали на ветру, посвежевшем с того момента, как я потерял сознание. Некоторые из них толкали расхлябанные тележки на колесиках, используя их не только для перевозки продуктов, но и в качестве опоры, когда поскальзывались на предательски обледеневшем тротуаре.
