Ее голос доносился уже из кухни вместе со звоном расставляемой на столе посуды. Глеб устало прикрыл глаза и провел ладонью ото лба к подбородку. Щеки были колючими от многодневной щетины, которой оставалось всего ничего, чтобы стать настоящей бородой. “Сам как елка”, – подумал Глеб.
Позади деликатно кашлянул полковник Малахов.
– Я не один, – слегка повысив голос, сказал Глеб. Ирина снова показалась в прихожей. Она выглядела как обычно, разве что была немного бледнее, чем всегда. Или в этом было виновато освещение? Глеб потер уставшие глаза.
Бок болел, и страшно хотелось спать, но важнее всего сейчас была Ирина, и он смотрел на нее так, словно хотел насмотреться за все те дни, что они не виделись.
– Ас кем ты? – как ни в чем не бывало спросила она. – А, Алексей Данилович! Здравствуйте. Проходите, что же вы там стоите? Глеб, не стой на пороге, дай Алексею Даниловичу войти.
Слепой неловко посторонился, пропуская Малахова в прихожую. Тот снова стесненно кашлянул в кулак, зачем-то снял шапку, дернул себя за мочку уха и, глядя в угол, сказал:
– Вот, Ирина. Отыскалась наша пропажа. Возвращаю, как и обещал. Как видите, цел и невредим.., ну или почти невредим…
Он поднял глаза и увидел подозрительный блеск на щеках Ирины. Она смотрела на Глеба. Лицо ее было спокойно, но по щекам медленно текли слезы. Полковник поспешно отвернулся и принялся изучать узор обоев на стене прихожей.
– В общем, прошу любить и жаловать, – неловко закруглился он. – Я, пожалуй, пойду.
– А завтрак? – глядя на Глеба, спросила Ирина.
– Спасибо, я уже! – крикнул Малахов уже с лестничной площадки и поспешно захлопнул за собой дверь. “И чего я сюда приперся?” – подумал он, ожесточенно тыча пальцем в кнопку вызова лифта.
– Ну, проходи же, – сказала Ирина.
– Да, – откликнулся Глеб, – сейчас.
Он принялся осторожно стаскивать с себя зимний солдатский бушлат, стараясь не морщиться. Ирина все так же стояла напротив, не сводя с него огромных блестящих глаз.
– У тебя красивые глаза, – сказал он, – только очень большие. Почему?
– Чтобы лучше тебя видеть, – ответила Ирина бессмертной цитатой и двумя быстрыми движениями вытерла мокрые щеки.
– Прости, – сказал Глеб.
– За что? Ты ведь вернулся, как и обещал, и даже успел к завтраку.
– Да, – сказал он, – в самом деле.
Он пристроил бушлат на вешалку. Потертая и местами замасленная пятнистая одежонка странно смотрелась рядом с модным зимним плащом Ирины, и Слепой как-то сразу вспомнил, на кого он похож. Он снова со скрежетом поскреб щетину на щеках и решительно двинулся к ванной. Ирина молча принесла ему чистое белье и полотенце. Потом она ушла на кухню, села на табурет и долго слушала, как в ванной течет вода и шумит душ. За это время она успела выкурить три сигареты, так и не почувствовав их вкуса.
Наконец в ванной щелкнула задвижка, и Глеб появился на пороге кухни, одетый в свой любимый теплый халат, гладко выбритый и словно помолодевший лет на десять. В руке у него был газетный сверток, из которого предательски свешивалась штанина трикотажного спортивного костюма дикой расцветки.
– О! – весело сказал он и демонстративно повел носом. – Пахнет кофе и сигаретами. Желаю выпить чашку кофе и выкурить сигарету.., или даже две. Две чашки кофе и две сигареты.
Он открыл шкафчик под мойкой и затолкал свой сверток в мусорное ведро, накрыв его крышкой.
– А завтрак? – снова спросила Ирина и подумала, что сегодня утром она ведет себя, как дрессированный попугай.
– А завтрак требует вдумчивого, серьезного отношения, – сказал Глеб и уселся на свое любимое место спиной к окну. Ирина заметила, что всегдашняя непринужденная плавность движений сегодня дается ему с большим трудом, и закусила губу, чтобы снова не заплакать. – Я же в данный момент могу думать только о чашечке кофе и сигарете.
Ирина поставила перед ним дымящуюся чашку и пододвинула открытую пачку сигарет. Он медленно закурил и, откинувшись назад, привалился спиной к стене, прислушиваясь к тому, как внутри постепенно замедляется, сходя на нет, ощущение бешеной гонки. Закрывая глаза, он все еще чувствовал себя несущимся вперед, под закрытыми веками мельтешили цветные пятна, и в такт этому мельтешений пульсировала боль в боку. Было очень странно сознавать, что он в безопасности и, более того, сидит у себя на кухне с сигаретой в руке и с чашкой кофе перед носом.
– Постелить тебе? – спросила Ирина. Ее голос донесся до Слепого словно откуда-то издалека.
– Непременно, – сказал он, с усилием открывая глаза. – Только сначала я хочу еще немного побыть с тобой.
Он поднес чашку к губам и сделал глоток.
– Странно, – сказал он, – кофе совсем остыл. И сигарета истлела…
– Это действительно странно, – согласилась Ирина. Глеб задумчиво опустил в пепельницу сгоревшую до фильтра сигарету, сдул со стола пепел, закурил по новой и внимательно посмотрел на Ирину.
– Ты ни о чем не спрашиваешь, – сказал он.
– Это тоже странно?
Глеб вдруг встал, незаметно придерживая локтем ноющий бок, повернулся лицом к окну и стал смотреть во двор, дымя сигаретой. Ирина тоже закурила. Она чувствовала себя как человек, отходящий после местной анестезии: все внутри словно оттаивало, заново обретая чувствительность.
– Что ты там рассматриваешь? – спросила она.
– Здания. Дома, трансформаторные будки, детский сад… Я рассматриваю здания и думаю об архитектуре. На секунду Ирина даже забыла о своих переживаниях.
– Об архитектуре?! – поразилась она. – И что же ты о ней думаешь? Глеб помолчал.
– Знаешь, – сказал он после паузы, – мне пришлось посвятить некоторое время изучению отдельных аспектов современной архитектуры. В результате я пришел к выводу, что архитектор – очень опасная профессия. Будь у нас нормальная патриархальная семья, я бы запретил тебе заниматься этим делом.
– Вот как?
Снова повисла пауза. Она тянулась долго, и в конце концов Ирина решила, что Глеб уже забыл о затеянном им же странном разговоре. Она в последний раз насухо вытерла глаза, придала лицу озабоченное выражение профессиональной сиделки с тридцатилетним стажем работы и совсем уже было собралась прогнать Глеба в постель, когда он заговорил снова.
– Да, – сказал он, отвечая на ее последний вопрос. – Непременно запретил бы. Особенно за деньги.
* * *
Было самое начало вечера, но в большой, просторной, выстроенной с размахом и отделанной с большим вкусом трехкомнатной квартире на восьмом этаже престижного кирпичного дома, не так давно возведенного на месте снесенных развалюх, которыми некогда был целиком застроен центр города, было включено все мыслимое освещение. Сияли люстры, торшеры, настольные лампы и бра, синеватым светом горели газосветные трубки над рабочим столом и мойкой в кухне, свет горел даже в туалете и ванной.
