– Как ты узнала, что я здесь? – спросил Исаак.
– А ты как думаешь?
Сара охнула. Олив зажмурилась, чтобы всего этого не видеть.
– И давно Тереза об этом знала? – шепотом спросила мать.
– Я не в курсе, – сказала Олив, что было сущей правдой.
Молчала ли Тереза до сегодняшнего дня из желания защитить меня, спрашивала себя Олив, или знание того, чего не знала я, давало ей власть надо мной? Потешались ли все над ней, по уши влюбленной в своего «единственного и неповторимого»? Уж лучше было влюбиться в книжного персонажа или воображаемого мужчину, чем сотворить себе монстра в реальной жизни. Она вспомнила последние слова Терезы, сказанные ей на чердаке: «Спросите моего брата, что значит любить».
– Олив. – Сара, уже полностью одетая, куда лучше владела собой. – Я знаю, тебе непросто…
– О, господи. Я не желаю этого слышать.
– Я не хотела сделать тебе больно.
– Но постоянно делаешь.
Сара стояла напротив дочери.
– Думаешь, только ты одинока? Только ты страдаешь?
– Не надо мне о своем одиночестве. У тебя есть муж. Мой отец.
– Ты полагаешь, так легко быть его женой?
– Замолчи. Замолчи.
В углу Исаак наспех одевался, переводя страдальческий взгляд с одной на другую.
– Исаак твой, Олив, не больше, чем мой, – сказала Сара.
– Он мой… мы с ним… что ты скажешь отцу? Он тебя не примет.
Сара рассмеялась.
– Вот уж не думала, что ты у нас такая старомодная.
– Старомодная?
– На деньги, вырученные от продажи картин, не проживешь, Лив. Эта финка, наши путешествия, наш образ жизни. Так что это не вопрос, примет ли он меня. Когда-нибудь, Олив, ты поймешь, что жизнь – это сплошное недоразумение. Я не знаю ни одной пары, у которой бы не было проблем. Брак, знаешь, долгая история…
– Довольно. Мне это неинтересно. Когда ты соблазнила Исаака?
– Дорогая, все было наоборот. Вскоре после того, как папа купил его первую картину.
– Убирайся!
Сара покидала сторожку с беспечностью человека, выходящего из шикарного ресторана, но темнота заставила ее остановиться.
– Я ничего не вижу, – пожаловалась она.
– Думаю, ты хорошо изучила эту дорогу. Только с волками поосторожнее.
– Я пойду с вами, – предложил Исаак.
– Никуда ты не пойдешь, – сказала Олив, направляя на него пистолет.
– Олив, не валяй дурочку, – сказала Сара.
– Иди, иди.
– Увидимся, – бросила Сара Исааку. – А ты, – это уже дочери, – когда успокоишься, возвращайся домой.
Исаак и Олив смотрели, как она растворилась в ночи.
– Зря ты отпустила ее одну, – попенял ей Исаак.
– Я бы не стала ее убивать. Как и тебя. – Олив опустила пистолет и зажгла фонарь. В ярком свете стало видно, каким настороженным выглядел Исаак.
– Господи, – сказала она. – Ты хоть знаешь, что случилось с твоей сестрой?
– А что с ней случилось?
– Конечно, моя мать не потрудилась тебя посвятить в то, какую цену заплатила Тереза за твой «героизм».
– Не надо секретов, Олив. Мне это не нравится.
– От кого я это слышу!
– Что они ей сделали? – Охватившая его паника была неподдельной, и Олив, сжалившись, рассказала ему про Хорхе и Грегорио, про откромсанные волосы Терезы, и касторовое масло, и ночные блуждания по коридорам.
Его лицо мучительно скривилось.
– Ты-то зачем обрилась наголо?
– Чтобы ей было легче. Не так одиноко.
Отвернувшись от фонаря, Исаак уставился в темноту.
– Значит, она тебе сказала, что я здесь.
– Да.
– И про ребенка тоже?
– Про ребенка – нет.
– А про Сару?
– Она только сказала: «Спросите моего брата, что значит любить».
Повисла пауза.
– От нее одни неприятности, – промолвил он.
– Зато теперь я вижу тебя насквозь. Я думаю, этого она и добивалась.
– Ты правда считаешь, что моя сестра заботится исключительно о твоих интересах? Она кошка и всегда приземляется на четыре лапы.
– Ты переоцениваешь ее возможности. Если бы ты ее сейчас видел… Как бы там ни было, не она причинила мне боль. Это сделал ты.
– Наверное. Мне очень жаль. Но ты меня придумала – такого, какой тебя устраивает. И продолжаешь меня сочинять. А твоя мать… как это называется?.. близорукая. Она видит меня какой я есть. Она меня не переделывает.
– Пока. Может, ей просто не хватает воображения. К тому же она больна.
– По-твоему, скука – это болезнь? Ничем она не больна. Просто всем удобно так говорить. Даже ей.
– Ты меня использовал.
– Разве? Олив, я никогда тебе ничего не обещал. Я не говорил, что люблю тебя. Ты видела и слышала то, что хотела видеть и слышать.
– Ты со мной спал, Исаак. И не один раз.
– Да. И я согласился на твою авантюру с картинами. Мы все совершаем ошибки.
– Что ты этим хочешь сказать? Чем больше я рисовала, тем меньше ты меня любил?
Он отвернулся.
– Я хочу сказать, что твоя мать… это другое. Это что-то отдельное.
– Нет ничего отдельного, Исаак. Ее поведение влияет на всех нас, как и поведение моего отца… как и мое, я полагаю. Ты здесь остался из-за нее?
Он молчал, не зная, что ответить, и она зажмурилась, словно от боли.
– Уж не думаешь ли ты, что ты у нее первый? – сказала Олив. – Она переспала с тобой, чтобы наказать меня.
Он засмеялся.
– Вот что значит художница. Ты уверена, что все упирается в тебя, и во всем ищешь больную точку. Но это никак не связано с тобой. Ты тут вообще ни при чем.
– Я ухожу. Удачи. Так, кажется, ты сказал мне на прощанье?
Она поглядела в темноту, где скрылась ее мать.
– Что ты собираешься делать?
– Вернусь в Англию. Ты был прав. Найду себе жилье и уеду от родителей. Может, меня возьмут в художественную школу.
– Хороший план.
– Посмотрим. Держи. – Олив протянула ему пистолет. – Тебе он скорее пригодится.
– А Тере? – спросил он, засовывая пистолет под ремень. – Вы заберете ее с собой?
Олив вздохнула.
– Пока не знаю. У нее нет никаких документов
