— И он, как ты говоришь, возглавил партизанский отряд?
— Да. Я ж вам говорил про листовку-приказ. Когда над нашей деревней самолет те листовки разбросал, зятьки сразу все собрались. Что делать? А тут полицаи начали нас со свету сживать. Деревню данью обложили. Зятьков всех заставили зарегистрироваться в управе в Андреенках. Курсант регистрироваться не пошел. Кое-кого арестовали, увели в управу. Ну, и началось… Сам атаман Щербаков прибыл со своей сотней. А мы их тоже встретили. Вот где война была! Курсант из своей винтовки шестерых застрелил! А потом мы их в деревне окружили. Вот где бойня была! Топорами рубили. Правду говорю! За все отомстили. А потом они нашу деревню сожгли. Шуру и ребят всех в Германию угнали. Вот за это я и хочу им отомстить.
— Курсант… Его так называли?
— Ну да. Так и звали — товарищ Курсант. И в отряде, и потом, когда мы через фронт ходили под Вязьму.
— А какое его настоящее имя?
— Сашка Воронцов. Он учился в Подольском пехотном училище. Вот война закончится, и я тоже туда пойду.
Особист засмеялся, мотнул головой. Встал. Подошел к окну. Снова мотнул головой:
— Сашка Воронцов… Сержант Воронцов, Шестая курсантская рота…
— А вы, товарищ лейтенант, что, знаете его?
— Я ведь тоже Подольское пехотно-пулеметное окончил. И воевать начал тоже здесь недалеко. Ладно, выздоравливай. Я к тебе завтра еще зайду. Может, тебе принести чего?
— Морковку.
— Чего?
— Морковку. Мы в Прудках всю зиму морковку ели. Чтобы губы не трескались и глаза хорошо видели.
— Ну, брат, не знаю, найду ли я теперь где морковку.
О хуторе Иванок помалкивал.
На следующий день лейтенант госбезопасности снова пришел к Иванку. Охраннику, стоявшему у двери, он приказал идти в землянку комендантского взвода, отрытую неподалеку. Вытащил из командирской сумки кулек и положил его на одеяло, рядом с Иванком. Иванок развернул кулек и вытащил оттуда морковку. Морковка была крупная, видимо, сочная, очищенная. Бери и ешь.
— Рубай, разведчик. В столовой специально для тебя выпросил.
Через несколько дней на Иванка пришло подтверждение. Деревня недавно была освобождена. Ничего подозрительного, кроме того, что всю зиму Иванок в деревне отсутствовал, уйдя с партизанами, люди, посланные в Прудки, не выяснили. А еще немного спустя пришло подтверждение и из штаба партизанского полка о том, что действительно, в период февраля — марта 1942 года в районе Черного леса и Богородицких болот в направлении Вязьмы активно действовала партизанская группа связных курьеров, которые, хорошо зная местность, осуществляли переправку в район окруженной противником Западной группировки 33-й армии важных грузов, в том числе медикаментов, что в первых числах апреля связь с группой прервалась и с тех пор других сведений о ней не поступало. Группой действительно руководил бывший подольский курсант Александр Григорьевич Воронцов.
Однажды сменять повязки на обмороженных ногах Иванка пришла худенькая медсестра. Она посмотрела на него и вдруг вскрикнула, и связка бинтов и пузырек с каким-то раствором, видимо, для обработки пораженных участков кожи и удаления отмерших тканей, полетела к ее ногам.
— Иванок! Это ты?!
— Тоня? Ну и ну!..
Перед ним стояла та самая девушка из армейского военторга, которую их разведгруппа выносила из Шумихинского леса к Угре. Ее ранило во время прорыва. Генерал приказал нести раненую. Окликнул бойцов, которые оказались в тот момент рядом, и сказал, что за ее жизнь они теперь отвечают головой. А рядом оказались люди Старшины и они, остатки взвода Курсанта. Старшина был человек странный. И на старшину-то он не походил. Вот дядя Кондрат — это настоящий старшина. А тот больше смахивал на офицера званием не ниже полковника. Не зря они сразу сдружились с Владимиром Максимовичем. Тоня… Иванок вспомнил, как переходили через Собжу, как Кудряшов переносил ее, раненую, через разлив по ольхе и как все боялись, что они упадут в воду. Серые с зеленой радугой вокруг зрачков глаза Тони вздрогнули, и Иванку показалось, что она думает о том же.
О том, что с ними произошло под Вязьмой на Угре в апреле, вспоминать не хотелось. Ничего хорошего там не было.
Тоня принялась сматывать бинты. Иванок вначале никакой боли не чувствовал. Но потом, когда Тоня освободила от бинтов его ступни, он почувствовал невыносимый холод. Ноги мерзли, будто снова он провалился в то проклятое болото…
Первую ночь он шел. Днем решил остановиться на отдых. Недалеко от деревни нашел копну старого, видимо, годовалого сена, раздергал сбоку нору, примял ее с боков, чтобы можно было свободно вытянуться, заткнул лаз охапкой и тут же уснул. Спал до сумерек.
И приснился Иванку отец. Никогда раньше не снился, а тут — как живой. В гимнастерке, в потной пилотке. И кругом него будто бы облаком — летняя жара. Иванку даже пить захотелось. Отец кивнул, улыбнулся потрескавшимися от жары и жажды губами и ничего не сказал. Сделал предостерегающий жест рукой. И вскоре исчез. Иванок хотел крикнуть отцу, чтобы не уходил, подождал немного, хоть бы поговорил с ним. Иванку хотелось пожаловаться ему, что у них — горе, Шуру немцы угнали, и где она, никто теперь не знает. Но отец исчез, так и не проронив ни слова.
Проснулся. К чему снился отец? Прислушался — тихо. Только мыши попискивали где-то в ногах, шуршали в сене. Видимо, он потревожил их жилье, нарушил ходы, и теперь они деловито поправляли свое хозяйство. Он толкнул наружу сенную затычку, вылез. Осмотрелся. За перелеском и оврагом изредка, для порядка, побрехивали собаки. Виднелась деревня. Судя по тому, что собаки живы, немцев в деревне не было. Но могли остаться полицаи. А это похуже, чем немцы. Иванок не знал, что и немцы, и полицаи отсюда уже ушли. Целые сутки гудели на большаках их транспорты, тянулись гужевые обозы, шли вереницы пеших войск. Группа армий «Центр», реагируя на наступление советских дивизий, проводила срочную перегруппировку.
По звездам, как учил Курсант, он определил направление и пошел дальше. Вышел к болоту. Начал его обходить. В одном месте решил срезать, прыгнул через полынью. Мягкая, как гнилой хворост, кочка хрустнула под ногами и начала опускаться в черную вонючую жижу…
Потом, когда выполз на тонкий хрупкий лед кочкарника, который весь дышал под ним, вспомнил сон: так вот о чем предупреждал его отец. Пополз к лесу, волоча за ремень грязную винтовку. Винтовка его и спасла. Когда падал, она зацепилась за упавшую поперек окна трясины сухостоину, и Иванок, осторожно подтягиваясь, чтобы не обломить сук, кое-как, по сантиметру, подобрался к спасительному дереву и ухватился за него рукой. Так и лежал какое-то время, чувствуя, как ноги затягивает в прорву и как холодом стягивает все тело, но уже зная, что он не утопнет в этом проклятом болоте.
На шоссе он выбрался к утру. Сознание уже мутилось. Иванок только запомнил, что остановился грузовик и из него вышел одетый в белый полушубок водитель. Водитель улыбался, что-то говорил, указывал на лес и на винтовку Иванка. А у него уже не было сил ни ответить ему, ни снять с плеча винтовку, которой водитель, видимо, побаивался. Вот так он и попал к своим. В хозяйство подполковника Колчина.
