— А чем, по–твоему, мы будем заниматься? — спросил Анджело. — Если уж, действительно, уйдем от наших дел.
— Неважно, что вы будете делать потом, но это все равно будет лучше, чем смерть от руки кого–нибудь из этих
людей, — настойчиво продолжал я. Эти двое мужчин вырастили меня, они любили меня, и я меньше всего на свете хотел, чтобы любой из них умер в луже собственной крови, а потом скучающие обыватели, попивая утренний кофе, рассматривали их скверные фотографии, напечатанные в бульварных газетенках.
— Похоже, что ты не считаешь нас фаворитами в этом заезде, — сказал Пуддж, подняв на вилке большой кусок телятины.
— Я всего лишь не хочу увидеть вас мертвыми.
Анджело накрыл ладонью мою руку.
— Мы не можем просто уехать и поселиться на небольшой вилле где–нибудь в Италии. Каждый проведенный там день мы будем думать о том, что отвернулись от смысла и образа нашей жизни. Через какое–то время это станет мучительнее, чем любая боль от пули. И такая смерть будет куда страшнее. Я знаю, что ты не желаешь нам и такой смерти.
Я взглянул на Нико, рассчитывая найти у него поддержку.
— Иногда бывает, что дерешься лучше, если ввязываешься в драку и вовсе не надеешься победить, — сказал он, посмотрев на Анджело. — Вот и дерешься как в последний раз, не думая о будущем. Кто–то из куда более мозговитых, чем я, парней говорил мне, что, когда Штаты полезли в Большую войну, никто не рассчитывал на победу.
— Если так, то я хочу помочь, — сказал я. — Раз вы начинаете это дело, я хочу тоже участвовать в нем.
— Ты сидишь за этим столом, — ответил Анджело. — А это значит, что ты уже участвуешь.
— Но ты не чувствуешь вкуса борьбы. — Пуддж указал на меня острым концом вилки. — Ты пока еще не готов к ней.
— А вы были готовы в первый раз? — спросил я, не удержавшись от попытки по–детски подковырнуть моего воспитателя.
— Решение было принято за нас, — серьезно ответил Анджело. — Мы делали то, чего от нас ожидали. У тебя больше возможностей для выбора да и времени для решения тоже больше.
— У нас не было выбора, когда мы были детьми, и нет выбора теперь, когда мы стали стариками, — добавил Пуддж. — Мы должны сражаться. Но ты не обязан ввязываться в эту заварушку, по крайней мере, сейчас. Не будешь соваться куда не следует — уцелеешь.
— А когда я буду готов? — спросил я, посмотрев на них обоих по очереди.
— Это ты узнаешь раньше всех, даже раньше нас, — сказал Анджело. — А пока что сиди, слушай и учись. Такие уроки никогда не повторяются.
— Тот пацан, что командует «Красными баронами», просится поговорить с нами, — сказал Пуддж. Он разделался со своей отбивной и решил, что пора вернуться к делу. — Он уверяет, что его команда справится с колумбийцами, и просит за это долю от нашей недвижимости.
— Как его зовут? — спросил Анджело, отхлебывая молоко, но все еще продолжая рассматривать меня. — Того пацана, который называется их паханом.
— Ричи Скарафино, — ответил Пуддж. — Нико пока что собирает о нем все возможные сведения. Ну, а чего мы не узнаем, то сможем предположить и, скорее всего, не ошибемся.
— Я все представлю не позже, чем завтра, — сказал Нико. — Только не ожидайте узнать слишком много. Он выплыл на свет совсем недавно, он всего на несколько лет старше, чем Гейб. Из рабочей семьи, поначалу собирал себе команду на отцовские деньги.
— Быть крутым он учился по кинофильмам, — сказал Анджело. — И итальянского в нем столько же, сколько в итальянском салате из «Уолдорфа». Настоящей драки он и близко не видел, только стычки хулиганов на углу. Колумбийцы — бойцы от рождения, они разделаются с «Красными баронами», которым не хватит ума удрать от них.
— Так что, согласимся встретиться с ним? — спросил Пуддж. Он бросил косточку от отбивной в угол комнаты и теперь смотрел, как Ида достает ее из–под стула, несет к порогу, ложится и с хрустом начинает грызть.
Анджело встал; прохладный ветерок, врывавшийся в открытое окно, дул ему в спину.
— Мы согласимся дать ему десять процентов от нашего бизнеса с недвижимостью, но не более пяти миллионов, — сказал он. — И потом пошлем его драться с колумбийцами.
— А что, если ему повезет и он их одолеет? — спросил Пуддж. — Тогда потеряем пять миллионов и обзаведемся совершенно ненужным партнером.
— Ему уже не повезло, Пуддж, — сказал Анджело. — Он выступив против нас.
Предстояла война за будущие направления деятельности организованной преступности, и каждое из этих направлений упиралось в торговлю наркотиками. Кокаин и героин были новым горячим товаром, и каждый молодой гангстер на улице рассчитывал урвать себе жирный кусок. Боссы старой закалки, в том числе Анджело и Пуддж, предпочитали придерживаться отработанной линии и делать деньги на тех видах преступной деятельности, которые были им лучше знакомы и представлялись более безопасными: вымогательство, крышевание, проституция, похищения и азартные игры. Для них наркобизнес оставался чем–то далеким и непонятным, точно так же, как буттле–герский промысел времен «сухого закона» для тех королей преступного мира, которых они сменили. «Посуди сам, ведь гангстер — это лучший друг потребителя, — рассуждал Пуддж. — Мы всегда искали возможность сделать деньги на том, к чему люди тянутся, но не могут получить. Одно время это была выпивка. Потом игра на деньги. Теперь появилась новомодная дурь. Мы должны следить за изменениями спроса, точно так же, как и все прочие бизнесмены. С этим у нас никогда не было проблем. Ну, а что касается войны, мы с Анжем давно уже не участвовали в заварушках и в глубине души опасались, доживем ли до следующей. Эти новые парни играют резко, как и мы в свое время. Чтобы одолеть их, мы должны играть еще резче и действовать умнее. А это не так просто — всю жизнь быть резче и умнее всех остальных».
Новые гангстеры, угрожавшие старым бандитским авторитетам, были куда опаснее, чем любые военные–заговорщики из тех, что в телефильмах играючи свергают правительства. Они убивали, не задумываясь, и совершенно не заботились о соблюдении гангстерских правил, державшихся долгие десятки лет. Они принадлежали к различным национальностям и стремились поскорее достичь ведущего положения в преступной среде. Ну, а до того, что она представляет собой жестко структурированную организацию, где их появление, мягко говоря, не приветствуется, им не было никакого дела. «В этом отношении, — сказал мне Анджело, — они очень походят на нас — какими мы были много лет назад».
Я не надеялся, что их удастся победить. Могущество Анджело и Пудджа слишком долго держалось на их репутации. Новые гангстеры не испытывали ни малейшего уважения ни к их достижениям, ни к их именам. Они смотрели на них только как на стариков, преграждавших им путь к богатству. Я не хотел, чтобы они вступали в войну, но не знал, как удержать их от этого. Такие же сомнения я ощущал у Нико, но он был слишком преданным солдатом для того, чтобы высказывать их вслух. К тому же он мог много выиграть в случае нашей победы и не стал бы делать ничего такого, что уменьшило бы эти шансы. А я знал о том, что Анджело и Пуддж страдают от ломоты в костях и разных болей, знал, что, несмотря на внешнюю несокрушимость, они постепенно проигрывают другую войну — со своим возрастом. Я очень хотел, чтобы их смерть была именно такой, какую — я это точно знал — они искренне не желали принимать. Обычная стариковская смерть в мягкой теплой постели, в тихом спокойном доме. Больше всего на свете я желал для них обоих того, что Пуддж всегда называл «кошмаром гангстера».
