Практика без теории ценнее, чем теория без практики.
Марк Фабий Квинтилиан Обниматься я не полез, а лишь пожал Шлямбуру руку. И тряс ее, пока слова из его приветствия не уместились в моей черепной коробке, и из них не начали ветвиться всякие, в том числе, и не очень хорошие, логические выводы и следствия.
Шлепковский хотел было что-то сказать, но я его прервал, и потащил через площадь, в парк – вести домой такого гостя не хотелось. Мы уселись на лавку и уставились на пыльные елки, он – с ожиданием моих объяснений, а я – с ожиданием хоть какой-никакой завалящей синестезии и мазохистским намерением начать щипать свой левый окорочок.
Однако, щипать не пришлось – сработало и так! То, что синестезия стала приходить ко мне в голову без стука, словно к себе домой, смущало и настораживало. Я перестал остро чувствовать границу перехода… Может, это опасно? Тут же мелькнула паническая мысль – а если я случайно поймаю флюиды и мысли какого-нибудь маньяка-убийцы – это заразно? Мой родной склад ума начнет переукладываться в чужеродный, и я стану таким же маньяком?
Рефлекторно я отодвинулся от Шлепковского, мне совершенно не хотелось на него походить. Не потому, что он маньяк – просто Шлямбур мне никогда не нравился. К сожалению, вместе с испугом внутри проснулся и какой-то философ-моралист, обрушивший на меня целую лавину вопросов, касавшихся этого странного дара и ответственности за него.
Все прежние приступы синестезии из рваных пазлов сложились в полноценное полотно. Передо мной предстал не жалкий мазок неизвестной кисти, а вся масштабная панорама. Хотя, что касается авторства, то оно по-прежнему было скрыто. Были ли эти великолепие и дикость плодом Всевышнего, или это были происки вездесущего Сатаны? Была ли это странная шутка природы, уникальная случайная мутация, или это был очередной пик эволюции, и данные изменения вскоре коснутся всего рода человеческого?
Хотя, кто и зачем это затеял, вопрос вторичный. Вопрос номер один был прост, словно сорок восемь рублей одной купюрой – как с этим жить дальше? Готов ли я, прикоснувшись к руке любимой девушки, узнать то, что она скрывает, даже от себя самой?
Скорее всего, будет довольно трудно контролировать подобные озарения. Это ведь, как с историей про белых обезьян, про которых не думать невозможно. Слишком стремительное и никем и ничем не сдерживаемое проникновение в интимную жизнь других людей может принести жуткие разочарования и просто подорвать психику.
Ведь все мы живем какими-то своими иллюзиями. И влюбляясь в девушку с первого взгляда, вы разлюбите ее со второго, ибо проникните в ее мысли. А они, в любом случае, не будут совпадать с тем, что заставило вас испытать чувство любви.
Конечно, читать мысли другого человека – ужасное занятие. Даже если не обсуждать этику происходящего и не бояться самому быть подслушанным кем-то, это все равно ужасно. Это раскрытие секретов, которые не должны быть доступны человеку ни при каких обстоятельствах. Это все равно, что, показывая пятилетнему ребенку, как устроено тело человека, при нем вскрыть какой-нибудь труп. Да нет, не труп – живого человека. Причем, того, кто близок этому ребенку – родителя или другого родственника. Жутко?
Раскрытие механики чужой мысли – это узнавание тайной технологии процесса, которую изобрел человек, которого вы наблюдаете. Это, своего рода, нарушение авторских прав. Ведь иначе вы были бы допущены к подобному секрету Человека только в том случае, если бы были близки с ним. Близки в течение многих лет. Побывали бы с ним в разнообразных сложных ситуациях, многое бы пережили. Тогда бы вам стал понятен волшебный ход его мыслей. Но и тогда бы вы не увидели тех волшебных шестереночек и пружинок, которые могли бы открыться вашему взгляду из-за этого дара. В любом случае, этот опыт нельзя было бы купить – ни за какие деньги на свете.
Без способности, подобной моей, вы бы могли предугадать поступки и слова родного человека, но никогда бы не знали точно, каким путем прошли нейроимпульсы, в какой цвет окрасилась душа и какие бы картинки из его прошлого при этом всплыли. Ведь даже если вы были всю жизнь рядом с этим человеком, все равно были секунды, минуты и даже часы, когда он оставался без вас – и его жизненный опыт наполнялся недоступной для вас информацией…
Я ужаснулся от этих мыслей, и попытался заткнуть истеричный фонтан, разбуженный философом-моралистом. Взявшийся невесть из каких закутков совести, этот паникер мне не нравился. В конце концов, я никогда толком и не пробовал управлять синестезией – может, это совсем несложно? Во всяком случае, вызывать-то ее я научился довольно быстро!
Все эти мысли проскользнули в моей голове за доли секунды, вполне уместившись между двумя ударами сердца, в веселой тахикардии молотящего в глубине грудной клетки.
Тем временем, очередное чудо уже начало происходить. Часть елок передо мной исчезла – размылась-размазалась, словно они были нанесены свежей масляной краской на задний фон, который состоял из других деревьев и кусочков серого неба. Картинка, возникшая на месте, расчищенном от хвойных насаждений, была неяркой, почти монохромной, и какой-то зыбкой. И еще она была странной.
Странность заключалась в том, что на картинке я видел сидящего за столом какой-то кафешки Шлямбура. Он смоктал уже обглоданное донельзя свиное ребрышко и пил светлое пиво. По правую руку от него сидел незнакомый тип лет сорока со сбритыми бровями, а слева – ныне покойный киллер дядя Вова. Чьими же тогда глазами я смотрел? Может, это мои собственные воспоминания? Тогда неудивительно, что они такие мутные – пятница тогда удалась. Хотя, а почему это воспоминания вспомнились мне таким боком – через елки с синестезией?
Еще бо́льшая путаница началась, когда изображение обрело динамику. После слов дяди Вовы «Да, братцы-кролики, тут вам нужен Крашанок», картинка начала смещаться влево, словно тот, чьими глазами смотрел я, повернул голову в сторону, и дядей Вов стало два. Оба они сидели и сосредоточенно жевали. Мне аж поплохело – гражданина Заяца и одного-единственного было многовато для этой многострадальной Земли, а тут цельных два.
Когда дяди-киллеры, с идеальной точностью членов сборной по синхронному плаванию, симультанно хряпнули водки, меня осенило – это не мои воспоминания, а воспоминания пьяного Шлямбура! И его самого видно потому, что напротив висит зеркало! Ну и, соответственно, киллеров поэтому двое – один зеркальный. Просто качество изображения заретушировало любую возможность отличить отраженный мир от настоящего. Вместе с логическим объяснением увиденного пришла мысль – а какого черта я сейчас вообще полез в синестезию?
Ничего мне не угрожало, и судя по поведению Шлямбура, он весьма заинтересован во мне – так чего же его прямо не расспросить? Сослаться на сотрясение мозга и амнезию, да и разузнать покрытые мраком события ночера пятницы?
