После полудня она вышла из долины. Дождь прекратился, и открывшийся девушке пейзаж – широкая, окруженная лесистыми горами равнина, – выглядел как будто знакомым. На верхних склонах, там, где за них цеплялись низкие, темные облака, верхушки деревьев сияли белыми снежными шапками.
Примерно в миле за полем Фостер заметила скальный гребень. Нарисованная Лоренсом карта указывала, что ей нужно было преодолеть его.
Перспектива пересечь открытое пространство представлялась журналистке довольно рискованной, но ничего другого ей не оставалось. Собравшись с духом, Эбигейл рванула через высокую, по колено, траву, рассчитывая, что туман все же укроет ее от опасности. Оставив за спиной полмили, она нырнула за валун и села передохнуть. Во рту у нее пересохло, а стертые подошвы горели, и в ботинки стекала теплая кровь. Высунувшись из-за валуна, девушка бросила взгляд на вход в десятимильную долину, поднимавшуюся до самой Пилы. Бухнул гром. Или выстрел? Эбигейл бросилась на траву. Сердце ее застучало в пропитавшуюся влагой землю.
Остаток пути до конца поля она проделала на четвереньках – из страха и из-за боли в стертых до крови ступнях. Снова пошел дождь. К стертым подошвам добавились сбитые коленки и ладони.
На последние полмили у Фостер ушло около часа, но в конце концов она все же добралась до подножия длинного гребня.
Там она выпрямилась, но, едва пройдя несколько ярдов, поняла, что перерыв в прямохождении не пошел ей на пользу. Каждый новый шаг отзывался еще большей болью, так что ступать приходилось попеременно либо на пятки, либо на пальцы, и она сто раз пожалела, что прошлой ночью, когда была такая возможность, не позаботилась о волдырях и не подложила в обувь какие-нибудь салфетки.
Поднимаясь по горному скату, Эбигейл наловчилась идти в определенном ритме – два шага, пауза, вдох и так далее. Она помнила, что, спускаясь по этому же склону, они шли по какой-то тропинке, но искать ее не стала, посчитав, что так будет безопаснее.
Выйдя на поляну, журналистка увидела далеко внизу открытое пространство – поле жухлой травы, усеянное уже не валунами, а галькой. И там, внизу, что-то двигалось. С высоты примерно в пятьсот футов это что-то имело размеры муравья, но при более внимательном рассмотрении оказалось человеком, бегущим в ровном, неустанном ритме.
Девушка прибавила шагу. Склон стал круче; повсюду – и на земле, и на деревьях – лежал снег. Облака встретили ее холодом, сумраком и порывами ветра со снегом, лес окутал густой – гуще дыма – серый туман. Из-за крутизны ската подниматься приходилось на четвереньках, и оставалось только удивляться, как это деревьям удается держаться в этих местах вертикально.
В конце концов Эбигейл вскарабкалась на вершину гребня. Облака проносились мимо, цепляясь за деревья. Она снова побежала, кряхтя от боли каждый раз, когда наступала на камень. Скоро начался спуск, и ей пришлось уже с силой вбивать пятки в снег, чтобы сохранить некое подобие контролируемого падения.
Тихий шорох, ошибочно принятый ею за шум ветра, сделался громче. Вынырнув из облаков, Фостер обнаружила, что снега уже нет и шумит не ветер, а напоенный осадками поток, вьющийся внизу, примерно в тысяче футов, по дну каньона лентой шоколадного молока с просветами белой воды.
Она снова побежала. Река на водоскатах грохотала все громче, так что вскоре у девушки уже закладывало уши.
Увидев наконец то, к чему она так стремилась, Эбигейл впервые за несколько дней почувствовала, что шанс на спасение все же есть.
В четверти мили от начала каньона, ровно на том месте, где их и оставили, – на придорожной лужайке – стояли «Бронко» Джеррода, трейлер, в котором перевозили лам, и голубой «Субурбан» Скотта.
* * *
Уже темнело, когда журналистка вышла на тропу в двух сотнях футов над дорогой на Силвертон. Поиграв в «американские горки», тропа выровнялась и выбежала из ельника на поляну.
Фостер еще хватило сил прибавить скорости, и она побежала, а точнее, поковыляла на истерзанных до состояния отбивной ногах, роняя слезы – не только боли, но и облегчения.
Добравшись до «Субурбана», Эбигейл, глотая воздух, упала на траву рядом с водительской дверцей. Все ее тело, каждая его клеточка, требовали отдыха, протестуя против издевательств последних семнадцати миль.
Она подняла голову и посмотрела через поляну в ту сторону, откуда уходила в лес тропа. Прошлась по ней взглядом – до первой горки, потом до второй, до следующего поворота…
Он появился перед третьим поворотом – мужчина, с неутомимой настойчивостью бегущий между деревьями.
Журналистка опустила руку в правый карман – ключей не было. Она сунулась в левый карман – пусто.
– Так куда я их… – пробормотала она и вдруг вспомнила. Расстегнула парку и нагрудный карман флисовой толстовки. Достала связку. Только не смотреть, не смотреть на тропу.
Третий ключ открыл дверцу. Скотт поставил на свой ржавый внедорожник большие шишковатые покрышки высокой проходимости, и Эбигейл пришлось изрядно потрудиться, чтобы вскарабкаться на подножку и сесть за руль. Она захлопнула дверцу, подала вперед сиденье, вставила в замок зажигания тот же ключ, которым открыла дверцу, и подумала, что в кино машина наверняка не завелась бы.
В реальности же мотор ответил на поворот ключа уверенным ревом.
Бросив взгляд в окно, девушка увидела Куинна на последнем участке тропы. Она сняла машину с ручного тормоза, выжала сцепление и придавила педаль газа. «Субурбан» качнулся вперед и покатил, покачиваясь и дребезжа, по кочкам, втаптывая в мягкую почву камни и давя лед на замерзших канавках. Первая пуля пробила стекло возле уха Фостер. Она вскрикнула – град осколков ударил по левой стороне ее лица, а по ветровому стеклу разбежалась паутинка трещин.
Журналистка пригнулась, вырулила на дорогу, и тут вторая пуля прошла через дверцу и продырявила пепельницу. Звук выстрела утонул в сердитом ворчании двигателя.
Если не считать торчащих тут и там камней, дорога напоминала стиральную доску. Эбигейл глянула вниз и нашла рычаг переключения передач. Хорошо, что Скотт оставил полный привод!
Боль прострелила ее ногу от ступни до копчика. По ветровому стеклу забарабанили капли дождя.
Рев двигателя на мгновение утонул в ударе грома. Тучи сгустились и потемнели, добавив к дождю снега.
Фостер расплакалась.
* * *
Через полчаса она включила фары.
В полосах света заблестели струи дождя.
Время от времени Эбигейл поглядывала в зеркало заднего вида, с замиранием сердца ожидая появления в темноте еще одной пары огней. Внедорожник трясся и подскакивал так, словно мог рассыпаться в любой момент. Ездить по такой дороге девушке еще не доводилось, и она дважды лишь чудом не сорвалась в каньон после слишком резкого поворота.
На девятой миле ухабы и рытвины начали сглаживаться, что позволило стабильно держаться на тридцати пяти милях в час. Чуть позже грунтовка сменилась асфальтовым покрытием, и Эбигейл прибавила скорости до сорока пяти.
