Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
В комнату проплывает призрак матери, такой же блеклый, эфемерный, как бывает каждый раз, когда что-то происходит. Она садится на стул, включает настольную лампу. Оба щурятся, недовольные рассеявшим темноту искусственным солнцем.
– Как голова? – спрашивает мать одними губами, как если бы у нее не хватало сил, чтобы выдавить изнутри хотя бы слово.
Алан прислушивается к себе стараясь понять «как голова». Вроде нормально – что-то, какой-то осадок тяжести остался, но той разрывающей боли больше нет.
– Вроде нормально.
– Это хорошо. Не люблю, когда у тебя голова болит…
Мать водит старыми, намного старше ее руками по краю стола, очерчивая ровную линию. Ей всегда тяжело начать, Алан это знает. Каждый раз, когда в ее душе скапливалось что-то тяжелое до размеров непосильной ноши, она сначала спрашивала о всякой ерунде, затем какое-то время молчала, и лишь спустя с десяток ненужных фраз начинала говорить по сути. Часто ей не нужно было ничего отвечать, просто слушать. В такой беседе с Аланом, она находила что-то необходимое, исцеляющее. Из раза в раз проходя этот ритуал и лишь на секунду заглянув в душу матери, спустя всего пятнадцать минут Алан заставал ее счастливо суетящуюся где-то в районе кухни.
– Я вот тут думала… – наконец прервала она свое молчание. – Ты же скоро школу заканчиваешь… А ты умный, мой Аланчик. С самого детства был смышленым, умницей. Ты главное это… не уезжай никуда. (В который раз за сегодня сердце Алана екнуло). Не оставляй меня, хорошо?! Я завтра эклеры сделаю, твои любимые. Ты же их любишь… Отец тоже любит. Он телевизор сейчас смотрит. Ток-шоу. А мне не интересно, вот я и пришла к тебе сказать, чтобы со мной был. Иначе у меня ничего не останется. Только ты и есть…
Она бы еще так и говорила, и говорила около десяти минут, сбиваясь, перескакивая с мысли на мысль, смешивая настоящие, будущее и прошлое, тут же забывая сказанное, повторяясь… пока бы не иссякла. Но на этот раз вместо того, чтобы увидеть перед собой, как обычно, уставшую, несчастливую мамочку, Алан почему-то смотрел на жалующуюся, бессмысленно цепляющуюся за него, как за спасательный круг, боящуюся хоть что-то поменять бабу.
– А если меня все же не станет рядом с тобой, и я уеду куда-нибудь, что тогда? – решившись, перебил он ее стоны.
Она какое-то время исступленно смотрела на сына, не понимая, что происходит, почему привычный сценарий нарушен.
– Ты же вернешься…
– А если уеду навсегда? – ему хотелось быть жестоким, а точнее не жалеть, когда не жалко. – Что тогда?
Опять прошло какое-то время перед ее ответом. Казалось, она впервые думает о подобном варианте.
– Что тогда?! Я останусь одна с отцом… – она сказала это так, будто «тогда я умру».
Это окончательно разозлило Алана:
– А что плохого в том, чтобы остаться наедине с отцом? Ты же выходила замуж, чтобы быть с ним, а не чтобы родить меня. Так ведь?! Так что плохого быть только с отцом?!
Она не понимала, что происходит, больше всего напоминая сейчас ту, висящую вверх ногами, дергающуюся, брыкающуюся, но обреченно спокойную, как только горло перерезано, и кровь стекает в чашу овцу – такой же взгляд примирения со смертью… вернее с отсутствием жизни.
– А хочешь, я тебе отвечу, почему ты боишься оставаться с ним одна? Хочешь?! Потому что когда его не станет, он даже не почувствует разницы – жив он или мертв. Его жизнь все равно, что смерть. Каждый вздох пропитан разочарованием о том, что был сделан. А тебе страшно оставаться наедине с живым трупом. Хотя уже сама становишься такой, совершенно не понимая для чего тебе жизнь, кроме как вырастить меня… а затем моих детей… Что ты можешь, кроме как приготовить пожрать?!
Алан впервые открыл хранившийся внутри ящик Пандоры, и от этого было так славно, так хорошо… Мать смотрела на него злыми глазами, но главное они были полны жизни.
Мать резко встала:
– Закрой рот и больше его никогда не открывай! – яростно прошипела она, чуть ли не выбежав из комнаты.
Ощущение приятной «белокаменной» теплоты расползлось по телу…
Сам не зная зачем, Алан сел делать уроки. Выводил буквы, подчеркивал, соединял, учил, подсчитывал – и получал от этого огромное удовольствие, может быть даже в первый и последний раз в жизни. Он потратил на них весь вечер. Все это помогало ему не думать, не выбирать…
Попытался рисовать, но ни черта толкового не выходило – в голове всплывали лишь неясные, бессмысленные образы. В конце концов, плюнув, он улегся обратно на кровать оставив свет включенным.
За закрытыми веками возле самого лба всплывали картины будущего – благополучного, счастливого, в месте, где тепло и уютно… Но все равно ничего конкретного представить не получалось.
Он лежал так, в приятной зыбкой дреме, зависнув между ощущениями и мечтами – здесь и в будущем одновременно. Но столь желанный глубокий сон все не шел, сознание могло подарить лишь странное блуждание посередине грез и яви.
Легкий шорох, и мир опять погружен в темноту. Сколько сейчас? Ведь время совершенно не чувствуется… Еще шорох, и источник бесконечного тепла и нежности оказывается рядом под одеялом. «Когда я успел расстелиться?»
Обжигающее желание и шепот, за которым следует поцелуй – долгий, возбуждающий, наполняющий силой.
– Я люблю тебя, насколько это вообще возможно, – еле слышно шепчет она.
– Ты как здесь оказалась… – все еще одной нагой находясь во сне, пытается он спросить, но ее ладошка обрывает вопрос.
– Послушай…. Ничего не говори. Дай, я объясню… Дело не в том, что ты мне рассказал – ни в санатории, ни в той девушке, ни в твоем восхищении ими. Дело в тебе. Я злюсь, потому что ощущаю, как ты ускользаешь из моего… из этого мира… все больше отдаляясь. Такое чувство, будто ты вот-вот растворишься, исчезнешь. И я хочу побыть с тобой, стать частью тебя, пока это возможно, пока можно успеть… Я делаю это не для того, чтобы удержать или заставить быть со мной, нет. Я просто хочу… тебя. Именно тебя, и только тебя.
– Но Алин…
– Молчи. Ты знаешь, что у детей присутствуют черты первого сексуального партнера их матери? Понимаешь, что это значит? Что частичка тебя останется в моей жизни хотя бы так…
Она взяла его ладонь и приложила к своему шелковому животу. Затем приподнялась, помогая ему снять одежду…
– Я знаю, на что иду, – это было последнее, что она сказала в ту ночь, после чего поцелуем запечатала его губы.
Глава 5. Художник
– Откуда они у тебя? – спросил человек, так и не обернувшись. – Часы откуда?
– Они появились из моего воображения… Я принес их тебе. Эти часы для тебя… – ответил я, всматриваясь в затылок сидящего ко мне спиной. Но вместо ответа тишина.
Я стоял в небольшой комнатушке без окон, с единственным выходом отсюда – дверью-купе. Обнаженные стены скрыты за серыми обоями в разводах потекшей воды. Старый паркет, кое-где некоторых частей не хватает. Что потолок когда-то был белым можно понять по редким кускам штукатурки… Из мебели – единственный стул, на котором и сидит человек, накрытый целлофановой скатертью стол, да какое-то подобие комода… У потолка – лампочка, дающая блеклый свет, скорее погружающая комнату в полумрак, чем освещающая ее…
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
