Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
Боже мой, до чего же жарко! Я резко перевернулся на спину. В тринадцать лет я был печкой. Поглощал пищу и энергию, как огонь пожирает кислород. «С таким аппетитом к пятнадцати годам ты пустишь нас по миру», – пошутила мама, глядя, как я пожирал остатки обеда, которые она собиралась разогреть на ужин. Вечером пришлось заказать еду из ресторана. Мама не хотела доедать свою порцию, и я ей помог.
Шум раздался снова. Наверное, мама встала. Временами, когда отец был в отъезде, она ходила по дому, скучала. Надо бы выглянуть. Часы показывали четыре одиннадцать утра. Уф! До встречи с Есенией еще целых четыре часа. Я встану пораньше, загодя приду в школу и, может быть, застану ее одну, без хихикающих подружек. Тогда мы поговорим о… о чем-нибудь. Например, о предстоящем матче. Может, она захочет когда-нибудь прийти и посмотреть, как я играю.
Я захотел снова перевернуться, но над моей кроватью кто-то склонился. Папа? Его же нет в городе.
Я дернулся, но меня что-то не пустило. Едва я открыл рот, чтобы крикнуть, мне чем-то его заткнули. Кляп было не выплюнуть. Теперь я не мог издать ни звука. Я метался и пинался, но все было тщетно. Человек стащил меня с постели, толкнул на колени, привязал за руки к спинке кровати и ушел. Я попытался встать, чтобы добежать до телефона и набрать «911», но меня обездвижили.
Я попытался ногтями разодрать веревки, туго стягивавшие запястья. Не получилось. Это был пластик. Попробовал дернуть – без толку. Стал вращать кистями и сгибать локти в надежде вывернуться, как Гудини, но пластиковые полоски только глубже врезались в кожу. Мои руки оказались слишком большими, чтобы выскользнуть. Мама говорила, что у меня лапы, как у неуклюжего щенка, который вырастет в огромную собаку.
Из родительской спальни, расположенной в конце коридора, донесся крик. Я застыл. Мама звала меня: «Лэндон!» Раздался звук, как будто что-то разбили, потом глухой удар. Я рванулся сильнее, не обращая внимания на боль. Я не мог ответить маме, не мог крикнуть, что иду к ней. Язык беспомощно упирался в тряпку, которой был заткнут рот.
– Что вы с ним сделали? Что вы с ним сделали? Лэндон!
Послышались еще какие-то слова, затем шлепок ладонью по голой коже, потом опять крики. Я слышал все, но не все разбирал, потому что в ушах шумела кровь и сердце громко колотилось. Мама плакала: «О господи, господи, не надо, нет-нет-нет-нет!» Кричала: «Нет! Нет-нет-нет!» Снова плакала: «Лэндон!» Собрав все силы, я напряг ноги, оттолкнулся ступнями и дернулся. Кровать сдвинулась с места и уперлась в комод. Руки онемели.
Маму я больше не слышал. Я не слышал ее. Когда кляп наконец-то выскочил у меня изо рта, я закричал: «Мама! Мама! Не трогайте ее! Мама!» Запястья жгло как огнем. Ну почему я такой слабый, что не могу порвать эти чертовы завязки!
Выстрел.
У меня перехватило дыхание. Руки и ноги задрожали. Грудь заходила ходуном. Я не мог слышать ничего, кроме сердцебиения. Пульсации крови. Слюны, которую с трудом сглатывал. Своих бесполезных рыданий. Мама… Мамочка…
Меня вырвало, и я потерял сознание. Когда очнулся, уже взошло солнце. Мои руки были в крови. И пластиковые полоски, стягивавшие мои запястья, тоже. Кровь засохла и потемнела. Раны зудели.
Я попытался позвать маму, но сил кричать уже не было. Из горла вылетел какой-то скрежет. И все. Я не смог ничего сделать. Я жалкая никчемная тварь.
«Старик, ты остаешься за хозяина. Береги маму».
– Хочешь, чтобы я ушла? – произнесла Жаклин.
– Да, – ответил я.
Глава 25
Лэндон
На момент выпуска в моем классе было сорок три человека.
А могло бы быть сорок два. С первого дня моей учебы в старшей школе, а то и раньше, меня рассматривали как кандидата на отчисление. В городке не знали такого понятия, как начать с чистого листа. Из года в год мы тащили за собой историю своих ошибок. Иногда возникало ощущение, что у каждого из нас к спине был приколот список недостатков и провинностей. И я бы не вышел на середину школьного спортивного зала в накидке и квадратной шапке с кисточкой без помощи человека, сидевшего на трибуне в третьем ряду, возле моего отца.
Под торжественную музыку в исполнении школьного оркестра (он играл в неполном составе: отсутствовали старшие оркестранты) я и мои одноклассники вошли в боковую дверь, расселись, образовав большое темно-синее пятно, и, ерзая и вертясь, выслушали речь миссис Ингрэм, нашего многоуважаемого директора. Я понимал, что эта женщина – лицемерная тварь, и грош цена ее песням о нашем светлом и радужном будущем. Я смотрел на две вертикальные линии, которые неизгладимо прорезались у нее между глаз оттого, что она не одно десятилетие гипнотизировала неугодных учеников. Из-за этих морщин ее напутствие казалось зловещим.
Многие из моих доверчивых одноклассников (те, кто получал зашкаливающие оценки с тех пор, как научился писать печатными буквами собственное имя) полагали, что в университете, куда они отправятся осенью, все будет даваться им так же легко, как в этом «образцовом учебном заведении». Наивные тупицы. Почти все, чем мы занимались в восьмом классе моей александрийской школы, было сложнее того, что требовалось здесь. Если ты попал в хороший колледж, то еще не выиграл в лотерею. Ты выиграл право пахать как лошадь на протяжении следующих четырех лет.
Почетная обязанность произнести речь от лица выпускников была возложена на Перл. Она продекламировала предсказуемые слова о свободе выбора, о наших богатых возможностях и о том, как мы сделаем мир лучше. Буквально так и сказала: «Сделаем мир лучше». Попав в четверку отличников (так называемые «верхние десять процентов» класса), она получила право автоматического зачисления в любой колледж штата. Я же еле добился того, чтобы меня зачислили с испытательным сроком в тот же университет, который выбрала она. Среди сидевших вокруг меня Перл была из числа тех немногих, к кому я относился с симпатией. Я не сомневался в ее умении трудиться и надеялся, что идея усовершенствования мира ее не слишком увлечет.
После речей перешли к вручению аттестатов. Моя фамилия была двадцать второй из сорока трех и стояла в конце первой колонки алфавитного списка. Самое подходящее место для меня. В глазах большинства присутствующих я был середняком, посредственностью; не звездой, но и не полным неудачником, хотя некоторым, например Ингрэм, – даже это казалось неочевидным.
Когда выкликнули мое имя, я вышел на середину истертого дубового паркета, встал перед оркестром и через директорское плечо воззрился на дальнюю стену, где красовался наш прославленный герб – большая рыбина, изображенная с потугами на правдоподобие. Выражение ее морды замышлялось как решительное и целеустремленное, а получилось глупым и злым.
Я заранее представлял, как выйду на сцену и посмотрю на директрису с высоты моего роста. Покажу этой суке, которая четыре года отравляла мне жизнь, что она меня не сломала – и не важно, правда это или нет.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
