– Не надо больше, Толя. Дал два раза – и хватит.
В этот момент Алфёр брезгливо рассматривал растопыренные пальцы, и я почувствовал, как ему не хватает белых перчаток, чтобы стянуть их двумя пальцами и выбросить в канаву; однако ему пришлось ограничиться тем, чтобы просто обтереть руку об Валеркин китель. Он, оказывается, тоже был не так прост, что-то где-то почитывал. Кстати, среди шпаны попадаются такие ломаки, каких не встретишь – ты, конечно, не поверишь, но клянусь, это так! – даже среди гуманитарных дам.
Когда я потрогал Алфёра за локоть, он вдруг как-то радостно рассвирепел, словно только этого и ждал.
– Тебе его жалко? А его не жалко? – он указал на Попа тем же широким жестом, каким Валерка указывал Попу на нас. Да, Алфёр был далеко не прост. А чего мне было сейчас-то Попа жалеть!
Я совсем расстроился: еще и Алфёра потерял. Но он сразу же смягчился и сказал по-прежнему с удовольствием и громче, чем требовалось, но уже наставительно:
– Ты думай сначала, когда говоришь.
И вдруг зашагал прочь, как бы внезапно забыв про нас. Поп поволокся сзади, как-то искоса к нам. Видно было, что ему еще приручаться и приручаться.
За ним потянулись и мы, стараясь не замечать друг друга. Валерка брел, нервно всхлипывая без слез сдвоенными, налезающими друг на друга всхлипами и спотыкаясь – голова его была запрокинута, чтобы унять кровь. Но, может, он тоже просто не хотел видеть нас.
По-моему, каждый из нас в глубине души и не чувствовал себя обязанным оправдывать на деле свои похвальбы, каждый подряжался только врать. И вранье же это, по-моему, сделало нас в глазах друг друга такими ни на что не годными брехунами, с которыми надо дураком быть, чтобы пойти на серьезное дело.
Что и подтвердилось.
Я почему-то оглянулся на капли Валеркиной крови, но их было не разглядеть уже в десяти шагах. И меня вдруг поразило, какие они маленькие – даже большие капли крови. Накапай их хоть миллион, и все равно останется почти целая Земля чистого места, с которого их не видно уже в десяти шагах.
Больше мы не собирались. Совранная нами великая империя при первом же столкновении с реальностью рухнула, как карточный домик, хоть я и не знаю, что это за домик за такой, откуда он берется и зачем. Но это и неважно. Главное – она рухнула.
ЭПИЛОГ
Принято снисходительно смеяться над былыми кумирами детских горизонтов. Но обратись себе в душу – может быть, эти идолища поганые успели отложить яйца, которые только и дожидаются теплой погоды? В серьезных делах ты, конечно, следишь за собой, а вот испытай себя на разных глупостях, которые были бы забавными, если не знать, в каких молодцов вымахивают эти милые карапузы. Не испытываешь ли ты легкого удовольствия, рассуждая об отчаянных выходках какой-нибудь отчаянной сволочи? Не шевелится ли в твоей душе крошечка ликования, когда натыкаешься на фразу типа «Это был грозный (страшный) Икс»? Не любуешься ли ты – самую малость, разумеется, – молодцеватостью отрицательных киногероев, когда они, исключительно ловко поигрывая оружием, окружают дом настоящего героя, то есть положительного? В нашем клубе после таких аттракционов половина сидений оказывается изрезанными от скрытых вожделений.
Если ты, усмехнувшись, признаешься в подобных милых слабостях умного человека, значит, тени твоего прошлого поработали недаром и покой, в который они погрузились, можно смело назвать заслуженным отдыхом.
Так храм оставленный – все храм, кумир поверженный – все бог.
Где-то сейчас Валерка? Где-то прозябает…
Но, может быть, правильнее сказать – тлеет? Да и прозябать – это значит прорастать, хоть и в устаревшем значении.
Будем бдительны!
СРАЗУ ИЛИ НИКОГДА. Валерий Попов
Открытие каждого нового писателя можно сравнить с открытием континента. Здесь все свое. Никогда ни один настоящий писатель не теснил другого настоящего – в этом нет никакой нужды. Новый писатель может вызвать интерес окружающих лишь своим сугубо индивидуальным миром и почерком – читать второй раз уже известное никто из думающих читателей не захочет. Но каждый хороший писатель всегда говорит от лица какой-то группы, какого-то слоя людей – и чем «молчаливее» раньше была эта группа, тем сильнее впечатление, тем острей читательский интерес. В книге А. Мелихова заговорил провинциальный интеллигент – традиционно скромный, сдержанный, десятилетиями остающийся в тени.
Бывая в провинции, испытывая бытовые неудобства, брюзжа по поводу отсталости периферии от центра, вдруг неожиданно для себя приходишь в восторг – как замечательно здесь сохранилась интеллигенция: в силу то ли некоторой своей обособленности, то ли ввиду отсутствия столичных соблазнов, часто подвергающих душу коррозии, то ли просто благодаря тому, что лишь самые высокие моральные и умственные качества позволяют выстоять, сохраниться, выполнить в любых условиях свой долг.
Когда приезжаешь в провинцию и новый твой друг из местных собирает знакомых, первое впечатление: господи, как бедно и плохо они одеты, как явно отстали от того-то и от того-то… Последнее впечатление: какие прекрасные люди, какие высокие чувства живут еще в их душах! Как горячо до глубокой ночи спорят о самом важном – у нас в столицах я давно что-то не помню такого: договоримся о конкретном деле и разойдемся.
И вдруг понимаешь, что они гордятся своими старыми пиджаками, своей непричастностью к «раздаче благ для избранных» (хоть и приходится им туго), и тебе становится вдруг стыдно своего пестрого наряда, добытого в не совсем благородной суете… А ведь не только наряд, но и многое другое ты уже добываешь себе подобным образом. Вот что понимаешь о себе рядом с героями Мелихова.
Единственная роскошь, которую позволяют себе они – это роскошь мысли, но зато тут уж они устраивают себе настоящий пир! С трудом удерживаешься рядом с ними на неожиданных поворотах, взлетах, виражах, и думаешь лишь об одном: удержаться бы! – так интересно, остро, оригинально, свежо все, о чем говорят персонажи и рассказчик-герой. И вдруг понимаешь, что их взгляд на нынешнее десятилетие самый точный, самый творческий, самый подвижнический.
Но главная ценность этих людей в том, что они не только провозглашают высокие принципы, но и следуют им. Мелихов показывает четко и однозначно: интеллигентность не знает каникул, только лишь бескомпромиссное существование с первых лет, как себя помнишь, может сделать человека высоким.
В «Игре с Бонапартом», повествуя о детстве своего героя, Мелихов показывает нам, как с первых самостоятельных шагов учится тот узнавать пошлость, хамство, самонадеянную силу, как набирает в себе отвагу для войны со всем этим, понимая, что самосовершенствование откладывать нельзя: как начнешь, так и кончишь – «сразу или никогда».
Читая «Игру с Бонапартом», понимаешь, конкретно ощущаешь – так вот откуда берутся твердые, верные, надежные люди!
Люди эти живут скромно, не привлекают внимания ни на улице, ни в театре – но они хранят принципы, благодаря которым существование наше не заходит в болото. На административные, материальные притеснения люди, подобные героям Мелихова, отвечают еще большим подъемом духа и мысли, скрупулезностью выполнения долга, подчеркнутой корректностью обращении с миром.
