Книга Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона - Валерия Карих

– Хочется, – честно призналась та и повлажневшими глазами посмотрела на подругу.

– Э… так не пойдет! Поверь, тебе будет легче перенести предстоящую разлуку, если ты будешь знать, что дома тебя ждет твой народ и еще кое-кто… – она выразительно посмотрела на Македу.

– Не понимаю, о ком ты говоришь? – недоуменно спросила Македа.

– Я говорю об Алкионее. Этот философ на моих глазах просто умирал от тоски, когда ты уезжала. Неужели ты не заметила, какими глазами провожал он тебя, когда мы садились на верблюдов?

– Нет, – искренне ответила Македа, тщетно пытаясь вспомнить, мелькало ли лицо философа в праздничной и пышной сутолоке, когда они отъезжали. Впрочем, она не считала его любовь слишком значимой для себя. Для нее это был всего лишь надежный и преданный друг.

– Жаль, царица. Если бы ты помнила его взгляд, тебе было бы проще забыть царя Соломона! – беспечно произнесла Эйлея и, подхватив с золотого блюда особенно спелую янтарную виноградинку, с удовольствием отправила ее себе в рот.

– Ты не права, Эйлея! Неужели ты думаешь, что можно сравнить мудрого и могущественного царя Соломона и какого-то придворного философа? Или заменить серьезную и настоящую любовь преданной дружбой между мной и другим мужчиной? – возразила Македа.

– А зачем заменять? – удивилась Эйлея. – Из испытанной временем преданной дружбы между мужчиной и женщиной при их обоюдном старании обычно вырастает и расцветает пышным цветком настоящая любовь, основанная на взаимном доверии и уважении. Она будет крепкой еще и потому что подкреплена не только стремлением телесной близости, но и искренней дружбой! Вспомни, как ты раньше относилась к Алкионею? Тем более что он был тебе не только нежный друг, но и прекрасный любовник… – вырвалось у Эйлеи неожиданное признание. Она сделала многозначительную паузу и шаловливо посмотрела на подругу. Македа вспыхнула.

– Ты и об этом знаешь? – растеряно спросила она.

– О госпожа! Прости меня, если мое признание оскорбило тебя! – смущенно пробормотала Эйлея и стыдливо спрятала губы ладонями. – Слова вырвались у меня совершенно случайно. Мой язык – мой враг! – она виноватым взором смотрела на повелительницу.

Македа пожала плечами и, вздохнув, произнесла:

– Я знаю, что ты желаешь мне добра. Прошу же тебя, продолжай.

Эйлея пылко кивнула в ответ:

– Клянусь! Подобное больше не повторится. Но позволь мне закончить свою мысль. Не вижу причин, почему бы тебе не создать брачный союз с Алкионеем. Вы оба умны, разбираетесь в науках и книгах, молоды и красивы! Что тебе еще надо? Живи, прекрасная Македа, и радуйся жизни! – сказав, Эйлея с беспечным видом откинулась на ложе и грациозно потянулась. Ее темные косы расплелись и кудрявой волной запутались среди пышных подушек. Она наблюдала за Македой, прикрыв глаза, пока не почувствовала, что засыпает. Спустя время Македа наконец очнулась от своего приступа грусти и пощекотала жрицу по голому животу:

– Довольно нежиться, ленивая. Пойдем купаться.

Они резвились и плавали в бассейне до вечера.

В саду было тихо. Низко нависшие над мраморной чашей серебристые ивы окунали свои ветви в лениво колышущуюся чистую воду, создавая вокруг прохладную и влажную тень. Над кромкой бассейна поверх травы был проложен широкий каменный желоб, уходящий к невидимому отсюда источнику. Желоб был темный от времени и склизкий, по нему в чашу бассейна стекала журчащая и прохладная вода, но, попадая в ограниченное камнем пространство, она нагревалась и становилась пригодной для купания. Выйдя из воды, подруги улеглись сохнуть на траву, в изобилии растущую среди влажного тенистого тепла, и стали смотреть сквозь колышущиеся над их головами ветки в вечереющее небо. На Иерусалим быстро опускался теплый и бархатный вечер, унося дневной зной.

– Сегодня я скажу царю Соломону, что решила покинуть Иерусалим и вернуться на родину, – промолвила Македа, задумчиво глядя в небо.

– Берегись, царица, мне кажется, что он не сразу смирится с твоим решением. Ему будет трудно расстаться с тобой. Весь гарем, как встревоженный злой улей, который месяц жужжит о тебе как о самой великой любви Соломона! Ты знаешь, что после того, как он с тобой познакомился, он не прикоснулся ни к одной из своих наложниц, – предупредила Эйлея. Она приподнялась, достала из корзины покрывало и укуталась им.

– Я знаю. Но это решение богов и мое, – в голосе Македы звучала непреклонность.

– Своим решением ты отвергаешь его любовь. А если царь Соломон не простит тебя и велит заточить в каменную башню? – в страхе спросила Эйлея. – Что я тогда буду делать?

– Как что? – задорно рассмеялась Македа. – Ты станешь его наложницей.

– Что ты! Что ты! – воскликнула Эйлея и в испуге округлила глаза. – Царь Соломон, бесспорно, один из самых красивых мужчин, которых я когда-либо встречала, но я предпочту остаться свободной и закончить свои дни на родине, а не в гареме могущественного иудейского правителя!

– Ну, что ж! Придется исполнить твое желание, – рассмеявшись, сказала Македа.

Внезапно она почувствовала облегчение. От того, что она попрощается с царем Соломоном и его любовью, ее жизнь не закончится. Она – царица, и на ней лежит ответственность за свою страну и народ, который любит ее и доверяет ей. И пусть ее жизнь будет трудной и одинокой, но она будет наполнена иным более значительным смыслом, нежели любовь. Ее долг – служить стране и народу. А это и есть любовь! Многие ли правители понимают это? Но ей надо идти вперед, любя и помня о прошлом…

«И при смехе болит сердце, и конец самой радости – печаль…» (Пр. 14:13)

Савская царица еще не знала, что увезет с собой живую частичку царя Соломона. На родине у нее родится сын Байне – плод любви ее и царя Соломона. В 21 год юноша вернется в Иерусалим и впервые встретит на священной земле своего великого отца, который примет его с любовью и радостью. В Иерусалимском храме Байне будет помазан на царствование, после чего вернется на родину и даст начало новой династии царей, ведущих свой род от царя Соломона…

Тем же вечером Савская царица объявила о своем решении царю Соломону. И он отпустил ее с великой печалью и любовью в сердце. И помнил он ее и любил до конца дней… Ибо нет предела восхищенной человеческой памяти и нет такого расстояния на земле, которое не сокращалось бы под пытливым и любящим человеческим взором, настойчиво и внимательно всматривающимся в глубину ушедших времен и своего сердца, и когда ощущает он в нем истинную и затронувшую его вечную любовь…