— А что, неплохо начинается, — заметила она, — наша охота на куду.
— То ли еще будет, — заверил ее я.
— То ли еще будет? — смеясь, переспросила она.
Рядом с нею сидел Лоран. Но нас никогда не смущало ничье присутствие, тем более присутствие Лорана. И она как-то очень по-детски добавила:
— Ах, ты и вправду великий охотник на куду. — Потом обратилась к Лорану: — Ты не согласен?
— Вполне согласен, — подтвердил Лоран, поочередно оглядывая нас с ней. — Мне даже кажется, что охота на куду может принести нам очень большую пользу, если заниматься ею, как бы это получше выразиться, с огоньком, что ли.
Мы все трое долго смеялись.
— Да, это уж точно, — заметила она. — В конце концов, мне не останется ничего другого, кроме как поверить, что самое мудрое — это не брать на яхту никого, кроме великих игроков в покер и великих охотников на куду.
— А как насчет великих пьяниц? — поинтересовался я. — Что ты собираешься делать с ними?
— Великие пьяницы, — начала было она, потом откинулась на спинку стула и расхохоталась, — им нечего опасаться, они тоже могут чувствовать себя здесь в полнейшей безопасности.
— В таком случае, — с пафосом сказал я, — мне хотелось бы стать самым пьяным пьяницей всех южных морей.
— С чего бы это?
Она хохотала от души.
— А правда, с чего бы это? — переспросил я.
— Не знаю, — ответила она, — откуда мне знать?
— Это уж точно, — согласился я. — А почему же вы тогда смеетесь?
— А зачем спрашивать меня, почему?
И обернулась к Лорану. Их явно по-настоящему связывала большая дружба.
— Скажи, — спросила она, — а кроме моей, тебе когда-нибудь доводилось сталкиваться с великой любовью?
— Да, пожалуй, — помолчав, ответил Лоран. — На суше мне не раз случалось видеть нечто в этом роде. Честно говоря, ужасно тоскливое зрелище.
— Ты имеешь в виду, — уточнила она, — такую любовь, которой никогда и ничто не угрожало? Которой ничто не мешало длиться без конца, так, что ли?
— Да-да, именно такую, — подтвердил Лоран, — любовь навеки.
— Навеки — это уж чересчур, — усомнился я.
— Разве не говорят, — снова возразила она, — будто ничто в жизни не дает вам испытать таких сильных чувств, как великая любовь? В общем, что с этим не может сравниться никакое другое переживание?
— Знаешь, — вклинился я, — у случайных любовных приключений тоже есть свои преимущества.
— Да, — рассмеялся Лоран, — вот уж на них-то глядя, с тоски не помрешь.
— Предложи им любовь навеки, — продолжил я, — они бы даже не знали, что им делать с этой вечностью, им вполне хватает жизни.
— Скажите, — спросила она, — а что можно считать главным признаком конца великой любви?
— Такой, какой ничто не мешает длиться без конца, — уточнил я, — так, что ли?
— Или таких, — смеясь, добавил Лоран, — которым все мешает длиться без конца?
— Ну, насчет этих, — ответил я, — пока еще трудно сказать.
— Никогда бы не подумала, — проговорила Анна, — что охота на куду может быть таким веселым занятием.
Я тоже был изрядно пьян и то и дело целовал ее. Матросы уже привыкли к нашим повадкам. А Луи с приятелем тоже были слишком пьяны и слишком счастливы, чтобы их могла смутить такая малость. И мотом, ведь всем, по-моему, было ясно как Божий день, что должен же кто-то ее целовать — пока наконец не отыщется этот матрос с Гибралтара, а как же иначе? Разве не затем я и оказался здесь, на яхте? Думаю, из всех только одна малышка-фульбе слегка загрустила от наших поцелуев. Ей сразу захотелось уйти. Анна попросила меня проводить ее. Стало быть, я довел ее до самого дома Луи. А когда вернулся, праздник был еще в разгаре. Матросы веселились вовсю. Соревнуясь, они наперебой придумывали самые невообразимые места в мире, где может оказаться Гибралтарский матрос. Лоран тоже время от времени вмешивался в разговор и хохотал вместе со всеми. Она же поджидала меня. Когда я появился, мы с ней присоединились к остальным. Болтовня продолжалась еще довольно долго. Потом по предложению Бруно, который явно вновь обрел вкус к жизни, все решили сделать еще один налет на городские бордели. На яхте остались только мы вдвоем.
В Леопольдвиль мы добрались через три дня после того, как отчалили из Котону. Это было самое жаркое время года. Весь город окутывало низкое облако серого тумана. Несколько раз на день оно прорывалось грозой и на полчаса рассеивалось. Потом возникало снова. Люди задыхались. Но все повторялось вновь и вновь, опять нависала серая туча, и опять ее прорывало грозой. На город обрушивались потоки теплой воды. Все начинали дышать полной грудью. Снова нависала темная туча. И опять все ждали грозы.
Город выглядел богатым. Его пересекали широкие проспекты. На них были тридцатиэтажные жилые дома, банки, много полицейских. В недрах колонии скрывалось немало алмазов. И тысячи чернокожих выкапывали их из-под земли, дробили, потом пропускали сквозь зарытые в глубоких подземных штольнях грохоты — и все ради того, чтобы вдова покойного Нельсона Нельсона могла украсить ими свои холеные пальчики. Африка подступала к городу совсем близко. Тот вонзался в нее, сверкая в ночном мраке безжалостным блеском стали. И все-таки от нее старались держаться на почтительном расстоянии. Иначе она уже давно бы расправилась с городом, сомкнулась над ним, плотно обвила лианами небоскребы. Правда, когда мы добрались до Леопольдвиля, он все еще царил над ней — для пущего спокойствия мадам Нельсон Нельсон.
Мы бросили якорь. Потом, как и было уговорено, обошли кафе, расположенные вдоль берега Конго, втроем — Анна, Эпаминондас и я. Выпили немало пива, сидя под вентиляторами и прислушиваясь к разговорам других посетителей. Мы даже забросили виски — чтобы слушать с должным вниманием. Эпаминондас не отходил от нас ни на шаг. Наши беседы, всякий раз, когда они возникали, касались исключительно охоты на куду. Дело в том, что у нас еще оставались изрядные сомнения насчет истинной личности Жеже, чтобы не говорить ни о чем, кроме куду.
Все это продолжалось три дня. Мы и вправду выпили много пива за эти три дня. На счастье, куду давали нам неистощимые темы для бесед. Эпаминондас, который по прибытии сюда снова занервничал, теперь уже достаточно успокоился и с нетерпением ждал того дня, когда ему наконец удастся поохотиться.
На исходе третьего дня, после обеда, когда Эпаминондас совсем уж было отчаялся, удастся ли ему когда-нибудь поохотиться и вообще живым унести ноги от этой жары, мы стали свидетелями одного весьма примечательного разговора.
Дело было в элегантном баре на окраине города. Мы заходили туда уже дважды — из-за бармена, пожилого и уже явно расставшегося с иллюзиями молодости, в минуты затишья рассказывавшего нам про Африку. Мы сидели там уже с полчаса, когда в бар вошли двое. Оба одеты во все белое, в гетрах и с ружьями за спиной. Один из них был высокого роста. Другой, скорей, коротышка. Они умирали от жары и были до самых колен перепачканы дорожной грязью. Лица их изрядно посмуглели от конголезского солнца. Прибыли явно издалека и не скрывали радости, что наконец-то добрались. Судя по всему, они были не из числа завсегдатаев бара. Заказали две порции виски.
