— Куда мне теперь? — спросил Лука.
Старик неопределенно махнул в направлении леса.
— Иди, пока не наступит вечер. На новом месте удача тебе улыбнется. Прощай!
Снова Луку охватило беспокойство. Он, не оглядываясь, побежал к лесу.
Опять бродил он целый день по лесу. Глаза его были закрыты, но сковать их ночным сном он не мог. Они смотрели слишком глубоко, и не видели того, что искали. Из образов сновидения сначала выцвел облик отрока. Лука не знал, кем тот был, что означал. Его душа больше не узнавала отрока. Отец тоже очень скоро превратился в его сознании в человека, что сидел за письменным столом и из кресла в эркере цедил едкие замечания о прохожих.
О паромщике, который называл себя дедом, Луке мешала думать какая-то таинственная робость. Не хотелось больше вспоминать об ужасном наваждении идолов в жилище старого шкипера.
Лес и альпийский луг, горный ручей и скала, заросшая мхом, увиденные вчера в скитаниях, были целительным ответом его бившейся в застенках душе. Ведь в этот день все пережитое наполняло его сердце тоской по дому. Тоской по родине давно прошедшего детства! Шелест травы, журчание воды — как милы они ему были! Проходя мимо ямы в лесу, он содрогался, и всплывало в нем давно забытое манящее детское слово — пещера.
Однако сегодня тоска по родине, не дававшая ему покоя, была иной — не тоской по прошлому, а страстным предвкушением будущего, томлением непостижимого и странного.
Он вышел из леса и очень долго шагал по полям, по молодым посевам, по лугам мимо фруктовых садов.
Все расцветало. Он знал, проходя с зажмуренными глазами сквозь терпкий аромат трав и редеющий туман, что все окружающее сегодня — лишь благословение приглушенной пульсации его тайны, его загадки.
Но, как и вчера, он пребывал в постоянной тревоге. Только с четверть часа хватило у него терпения отдохнуть и отдышаться на одном из горных склонов. Снова что-то толкало его: дальше, дальше!
К вечеру добрался он до незнакомой горной гряды. Конусы вершин в голубом тумане хаотично вздымались один подле другого. Они выглядели как горы на китайских вазах. Люди тоже встречались ему. Старик в военной форме нес судок с едой; мужчина, покачиваясь, спускался по горной тропе, неся на плечах коромысло с двумя бадьями, будто чашами весов. Луке пришлось пройти по селу. Нищенка сидела на корточках на углу, растрепанные девки гнали гусей. На деревенской площади у пруда, в котором крякали утки и малыши плескались в тинистой воде, росла красивая раскидистая липа, только что расцветшая. Рядом с ней стояла на высокой колонне статуя девы Марии. Под капителью на железном кольце висел колокол. Какой-то дурачок тянул вниз веревку и вызванивал наступление вечера. Лука шел дальше по дороге. Давно уже покинув деревню, он миновал трактир под вывеской «У семи чертей». Когда дверь открывали, на мгновение раздавался шум голосов и топот пляшущих ног, доносилось гудение фисгармонии и запах пива из гостевой комнаты.
— Дальше, — громко сказал Лука. Дорога шла все выше на восток. На вершине горы виднелась еще половина солнечного диска. Фиолетовые, розовые и желтые глетчеры поднимались над верхушками деревьев и таяли в долине. Лука внезапно свернул с дороги и поднялся на холм. Потом пошел по лесной опушке и приблизился к маленькой крестьянской хижине, которая, однако, выглядела как не совсем обычный сельский дом.
Он остановился, сердце его колотилось.
В дверях показалась женщина. Она была очень высока ростом. Голова непокрыта, белокурые волосы мерцали в вечернем свете. Все-таки Лука заметил, что в пышной их копне по вискам тянулись две седые пряди. На ней было не крестьянское платье, а широкое черное одеяние из домотканого полотна, которое в проеме дверей этой сельской хижины все же не казалось неуместным. Ее ноги были босы, и — вопреки всем неудобствам каменистой дороги, ранним подъемам по утрам и трудностям хозяйственной работы — оставались белыми, чистыми, с красивыми изящными пальцами. Она не казалась молодой, но и старой не выглядела.
— Добро пожаловать, — сказала она глубоким голосом. — Я ждала вас.
— Так вы знали, что я приду?
— Мне о вас сообщили. — Она подняла сильную белую руку, показывая вдаль, отчего рукав упал к изгибу локтя.
— Вы знаете…
Женщина перебила:
— Я знаю, что вы ищете у меня ночлега. Входите же.
Она вошла в дом, Лука последовал за ней. Она ступала очень легко, ее походка была спокойна и величава. Она была так прекрасна, что не вызывала в Луке вожделения. Он чувствовал: эта женщина не принадлежит человеческому роду. Она зашла в комнату.
На пороге Лука не удержался и спросил:
— Кто вы?
— Жена горняка.
Комната была с низким потолком и в сумерках казалась разноцветной. Лука видел постель, меховое одеяло, простыню и покрывало, но не из белого полотна. В углу стоял огромный глобус. Он был утыкан сверху донизу острыми гвоздями из разных металлов. На полюсе, на одной ноге, будто при каждом шаге новые гвозди вонзаются ему в старые раны, стоял, как танцор, Христос. Два больших шкафа придвинуты один к другому, точно две соседние горы. На одном сверкала очень крупная друза аметиста с изумительными кристаллами, на другом — металлическое переплетение полновесных «железных цветов»[94].
Лука подошел к глобусу.
— Что это? — спросил он.
— Вновь пронзаемый гвоздями Спаситель.
— Разве на кресте страдания его не кончились?
— Нет! Он еще больше страдает, когда танцует на пуантах.
— Почему гвозди — из разных металлов?
— По-разному проявляется жестокая душа земли.
— Но в чем его страдание?
— В величии.
— А что такое страдание величия?
— Порча в исполнении замысла, — ответила жена горняка.
Лука не осознал противоречивости этих слов. Все же он понимал, что лишь эта женщина могла их произнести.
Женщина оставила его одного.
Потом она вошла снова, поставила на стол блюдо с едой и бокал вина, а напоследок зажгла свечу, поскольку совсем стемнело.
Лука поблагодарил. Уважение к этой таинственной женщине в черном, знавшей заранее о его появлении и о поисках его души, мешало ему есть и пить у нее на виду.
Между тем она занималась загадочными приготовлениями.
В углу стоял низкий столик. На нем — три вазочки с засохшими цветами. В эти вазы женщина поставила свежие кустики с волчьими ягодами, вытерла со стола пыль и накрыла его скатертью. Вазочки она составила в ряд и перед каждой положила крошечную плоскую лампадку с зажженным огоньком, а перед светильниками — два блюдца с молоком и одно с зернами пшеницы. Лука зачарованно следил за ее движениями. Наконец она выпрямилась в своем черном платье и спрятала руки, будто от холода, в широких рукавах.
