— Но зачем мне работать больше и дольше?
— Тебе не обязательно заниматься только адвокатской работой. Это может быть и что-то другое. Почему бы тебе не подготовиться к тому времени, когда вырастут дети?
— В этом-то все и дело. Я не хочу работать больше, чем теперь, потому что хочу проводить больше времени с детьми.
— Почему?
— Ну, это касается Джоби, — сказал Джо.
— В каком смысле касается Джоби?
— Если мы купим ферму Риглеров, я бы хотел проводить там больше времени. Я имею в виду, много времени. С Джоби.
— И что же ты там будешь делать?
— О, на ферме столько всякой работы и столько дел для отца и сына. Я знаю, что, если бы мы купили эту ферму, я бы там сразу же построил теннисный корт. Это не фермерское занятие, но это часть загородной жизни. Мне хотелось бы заниматься самыми разными делами вместе с сыном.
— Понятно, — сказала Эдит.
— Мне очень жаль, что мы с отцом проводили вместе не так уж много времени. Я помню, как он научил меня плавать. Однажды мы отправились с ним к «Потоку», и он бросил меня в воду. Тони или плыви!
— Ну, Джоби умеет плавать и без подобного «развлечения».
— Я знаю, что он умеет, — сказал Джо. — Жаль только, что его научил плавать какой-то инструктор из Вентнора, штат Нью-Джерси, а не я сам. Я бы хотел уходить с ним на длинные прогулки в лес, брать с собой бутерброды и термос с молоком…
— А как же Энн?
Джо улыбнулся, что случалось с ним почти всегда, когда речь заходила об Энн.
— О, Энн… Энн совсем не такая, как Джоби. Она довольна жизнью. А Джоби в нас нуждается гораздо больше, чем она. Я не хочу сказать, что Энн в нас не нуждается, но она намного лучше ладит с людьми, чем Джоби. Если мы купим ферму, я сразу же куплю еще одну лошадь и мы вместе с ней начнем заниматься верховой ездой. Это будет замечательно.
— А когда ты будешь учить верховой езде Джоби? — спросила Эдит.
Джо перестал улыбаться и задумался.
— Для Джоби это, пожалуй, несколько рано. Некоторым детям не следует начинать слишком рано. Ты ведь знаешь, кости у них еще мягкие, и считается, что, если детей посадить на лошадь раньше времени, у них искривляются ноги.
— По счастью, с Энн такого не случилось, — сказала Эдит.
— Да, слава Богу, не случилось, — согласился Джо.
Как только стало известно о том, что Чапины купили ферму Риглеров, спрос на фермы, пригодные под «загородные дома» — правда, в Гиббсвилле их так не называли, — тут же поднялся. Три семьи из тех, что недавно поселились на Лэнтененго-стрит, тут же отправились на разведку в окрестности фермы Риглеров и, к своему разочарованию, узнали, что ни одна из соседних ферм не продается. А не продавались они потому, что Джо Чапин потихоньку перекупил их закладные. И сделал он это чрезвычайно продуманно. Он вложил солидную сумму в компанию «Шведский банк и Трест» — банк местных фермеров — и дал ей знать, что, как только появится возможность, он готов купить акции банка. Потом он позаботился о том, чтобы его выбрали в совет директоров Долинной водной компании и Долинной телефонной компании. Джо также уведомил Питера Кемпа, фермера, руководившего всеми сельскохозяйственными работами у Риглеров, о том, что не собирается менять ни работников фермы, ни заведенного на ферме порядка, и что все на ферме останется в том же виде, как было при мистере Риглере. А после этого Джо навестил своего давнего приятеля Конрада Йейтса, который теперь уверенно поднимался по социальной лестнице. От Конрада, родившегося неподалеку от фермы Риглеров, Джо получил список своих соседей. На листе со списком Конрад рядом с именами написал свои замечания о честности, надежности и работоспособности каждого из фермеров, а также свое мнение о некоторых из их жен. Таким образом, Джо узнал, кого из жен мужья постоянно поколачивали и кто из мужей сам ходил со шрамами, заработанными от жен, поскольку в сельской местности женщины нередко были крупнее, а порой и сильнее своих мужей.
— У этой вот, — сказал Конрад, — четверо мальцов, и путь я проклят, если твое из них от отного и токо же папаши. Так вот, Джо, она ветет все тела на ферме. И не только тоит коров и всякое такое. Была пора убирать сено, так я вител ее в теле. Она с любым переспит кокда захочешь, но работает! А он только лошатей поконяет, и всех телов. А как работать, так она. Теперь вот этот вот, он чахоточный. Говорит, это астма, но пошел он в затницу с такой астмой. Ему надо быть на Маунт-Альто, а он говорит: «А что бутет с моей фермой?» А я говорю: «А что бутет с фермой, если ты не поедешь тута?» Работает он денно и нощно, а на себя потратить скупится. Тут, Джо, нато искать нового фермера.
— Я попрошу вас, Конрад, поищите за меня, — сказал Джо.
— Ну, Джо, — сказал Конрад, — вы заметили, что английский у меня теперь получше?
— Намного лучше. Но некоторые звуки еще надо поправить.
Конрад утвердительно кивнул.
— Я тут видал одного комика на сцене. Вы, Джо, не помните. Было давным-давно. Вы сказали, что я говорю вроде комика на сцене. Сказали, не есшай в Филдельфию, они там бутут смеяться. Оставайся в Гиппсфилле. Вы были правый.
— Вы были правы, — поправил Джо.
— Спасипо. Мне в Гиппсфилле лучше. Кое-кто смеется, но многие нет. А как бы они увидали мою панковскую книшку, так срасу бы перестали смеяться.
— Правильно говоришь, Конрад, — сказал Джо.
— А кому за это спасибо? Вам, Джо, — сказал Конрад.
И начало Детской Эры, и покупка фермы были привязаны к определенному времени, но второе событие знаменовалось определенным, 1920 годом, тогда как первое началось в некое неопределенное время и никак не называлось. И такие обычные люди, как Эдит и Джо, никогда бы не назвали это событие словом «эра». Они не сознавали, что живут в ту или иную эпоху: эпоху джаза, эпоху утраченных иллюзий; они в какой-то мере гордились тем, что живут в двадцатом веке, а позднее радовались тому, что живут во времена президента Гардинга — в спокойной обстановке после многих лет сосуществования с больным профессором Уильсоном, со слухами о войне и самой войной. Они теперь пили вино из исчезающих винных запасов на вечеринках «Второго четверга»; на танцах в частном клубе теперь играли совсем, совсем иную музыку; на ассамблеи старшие сыновья их друзей надевали уже не фраки, а смокинги, входило в обычай по окончании колледжа дарить дочерям двухместные автомобили с откидным верхом; членов клуба «Гиббсвилль» просили не стоять возле окон — где их могли заметить прохожие на Лэнтененго — со стаканами виски с содовой и льдом, а то самое место, где у Шарлотт произошла стычка с погонщиком мулов, теперь стало местом сборища юнцов, чей бродвейский вид был Гиббсвиллю настолько же в новинку, насколько и предпринимательство, с помощью которого оплачивалась их кричащая одежда. Когда женщины собирались, чтобы поиграть в бридж, они теперь курили без стеснения, а родители стали обещать своим дочерям — но не сыновьям — награду за то, чтобы не курили; женские гигиенические прокладки рекламировались как открытие, сделанное военными медсестрами во Франции; четырнадцатилетний Джек Вудрафф поставил рекорд в соревнованиях по гольфу в местном гольф-клубе, школа мисс Холтон открыла новое здание на углу 20-й улицы и Лэнтененго-стрит, а гиббсвилльская школа «Кантри дей» объявила, что переезжает из здания на углу 16-й улицы и Кристиана-стрит в новое здание на углу 22-й улицы и Кристиана-стрит; секретаря секции для мальчиков уволили из христианской ассоциации за гомосексуальное поведение; служанка, нанятая семьей Огден, родила недоношенного ребенка и похоронила в погребе Огденов; на Северной Железнодорожной авеню от отравления газом погибла семья из восьми человек; Норманн Стоукс, кузен Эдит, перешел на второй курс Шеффилдской научной школы при Йельском университете, а когда Джо случайно, от нечего делать, забрел в зал суда номер 3, там разбирался шокирующий случай подростковой проституции. Подобного рода событиями пестрели все газеты, о них без конца сплетничали, и их пикантные подробности обсуждались в самых пристойных беседах, но если холостяк внимал всему этому не более чем с мимолетным любопытством, то отца, у которого была малолетняя дочь или малолетний сын, эти события волновали и настораживали. Одни завидуют достижениям детей своих знакомых, а другие благодарят Бога за то, что уберег их от свалившихся на соседей несчастий. Родитель всеми силами старается защитить своего младенца, но когда дни младенчества позади, возникают новые угрозы его жизни и здоровью и защищать ребенка приходится от каждой в отдельности и по-своему, и нельзя ни на минуту потерять бдительность и готовность защищать. В первые годы жизни ребенка отцовские страхи сосредоточены на микробах, и чем незаметнее они подкрадываются, тем сильнее страхи, но бороться с ними почти невозможно. А в последующие годы, хотя микробы и не исчезают, врагами уже становятся люди, и их козни порой столь же невидимы, как микробы, и с ними тоже бороться почти невозможно. Но разумеется, среди людей есть порядочные, добрые и любящие, есть безмятежно-порядочные, порывисто-добрые и преданно любящие, которые верят в порядочность, доброту и любовь, не подвергая их сомнению или циничному анализу. Эти люди не отрицают добропорядочность и не прославляют злодейство, не подменяют ценности подделками: тонкую остроту — жалкой шуткой, смех — усмешкой, чистую правду — замысловатой ложью, а открытость и простоту — лисьей хитростью. Но разумеется, таких не так уж много и среди них есть как новообращенные, так и предатели.
