Ендрек не нашелся что ответить, пожал плечами. Для него самого чудесное исцеление пана Войцека явилось полнейшей неожиданностью. Как могли срастись изодранные в клочья сухожилия и мышцы, криво сложенные Беласцями, нашедшими пана Войцека, измочаленного медведем, который тоже, к слову сказать, живым не ушел? Обычно, если рана начала заживать неправильно, то ничем помочь нельзя… И никакой самый мудрый и опытный профессор не спасет. Парень прямо так честно и сказал.
Все поудивлялись и успокоились, кроме дотошного пана Бутли, который, казалось, всему чему угодно готов был найти объяснение. Даже почему вода мокрая, а камень твердый.
Пан Юржик заявил, что в замке пана Адолика Шэраня, когда Мржек готовил страшный ритуал, он напитал кровь и плоть Ендрека своей чародейской силой. Так тряпка, оставленная в сырую погоду на дворе, становится влажной, а то и вовсе мокрой, хоть выкручивай. Итогом ритуала должна была стать смерть студиозуса, недаром Кумпяк с товарищем приготовили нож – перерезать горло. Кровь с растворенной в ней волшебной силой, пролившись на тело пана Юстына, короля нынешнего, и сделала бы из терновского князя чародея. Но… Не сложилось. Сабля Меченого остановила Грасьяна и пролила кровь приспешника чародейского на пана Юстына. А вся сила осталась в Ендреке.
– А значит, благодарить за исцеление, пан Войцек, ты прежде всего Мржека должен.
Бывший сотник богорадовский хмыкнул:
– Т-ты еще скажи – короля Юстына Далоня!
– И скажу! – нашелся пан Бутля. – Если б не его мечта чародеем стать, быть бы тебе однорукому, а мне – хромому!
– Д-добро, встречу – поблагодарю. Острой сабелькой!
– Эх, пан Войцек, пан Войцек, – покачал головой Юржик, – нет в тебе смирения… Как Господь учил? Справа в ухо заехали, подставь левое.
– Л-лучше уж сразу темечко под моргенштерн. Ннет и не будет у меня б-благодарности к л-людям, через которых я в бродягу превратился…
Ендрек, присутствовавший при разговоре, хотел было заметить, что в таком случае и полковнику берестянскому, Симону Вочапу, и к когдатошнему подскарбию пану Зджиславу Куфару, и к его преподобию Богумилу Годзелке пан Войцек благодарности испытывать не может. Но благоразумно промолчал. Особой любви у пана Шпары к этим людям он давно не замечал, один только долг, а сыпать соль на открытую рану лишний раз не захотелось.
На Хоровских порогах малолужичане работали наравне со всеми – разгружали струг, а после загружали его выше по течению. Едва ли не полторы версты катили, помогая артельщикам-перевозчикам, тяжелый корабль.
Тут Ендрек впервые в жизни увидал пороги.
Темные гранитные лбы вздымались над водой, которая, протискиваясь между ними, кипела и бурлила, отбивая любому, хоть раз взглянувшему, охоту отказываться от сухопутного объезда. Впрочем, не всем. Местные рыбаки, похваляясь удалью один перед другим, пролетали между громадами камней на вертких лодках-долбленках. За медный грошик предлагали прокатить любого желающего, но таковых не находилось.
Обход порогов вместе с разгрузкой и погрузкой струга занял мало не седмицу. Непривычные к водному пути лужичане отдохнули, размяли ноги. Погоняли начавших потихоньку сходить с ума в трюмной тесноте коней. Больше всех радовался Грай. На «Ласточке» выяснилось – еще частокол Очеретни не успел скрыться за излучиной, – что порубежник терпеть не может рыбного запаха. Что называется, на дух не переносит. А на струге рыбой провоняло все – борта и палубный настил, паруса и веревки. Даже мешки с ячменем и просом, взятые в корм коням, скоро стали неотличимы по запаху от связок сельди и трески. Грай день промучился, а потом приноровился проводить время рядом с кормщиком, у здоровенного весла с боковой рукояткой, как у косы. Там налетавший с кормы ветер обдувал лицо и давал силы хоть как-то превозмогать отвращение.
За Хоровом широкая полноводная Стрыпа выгнулась широкой дугой, выдаваясь в земли Прилужанского королевства. Левый берег стал обрывистым, приглубым. Желто-коричневая стена, изрытая норками береговушек, скользила по правому борту. Теперь можно было плыть, не опасаясь выскочить на отмель – они остались у правого берега, заросшего очеретом. Несколько раз за серо-коричневыми кисточками, волнующимися поверх зарослей остролистой высокой травы, мелькали волчьи и лисьи малахаи кочевников. Не больше двух-трех за раз. Разъезды, как пояснил Авцей, угрозы никакой не представляли. Малыми силами на ощетинившийся самострелами струг степняки нападать не рискнут. Тем паче что земли злых и воинственных гаутов «Ласточка» уже миновала. У аранков разбоем занимался только клан Росомахи, обитавший в предгорьях Грудкавых гор. Прочие жили относительно мирным скотоводством. Ну, угнать отару овец или стадо коров у соседей, перерезав десяток пастухов, – это не в счет.
Дни тянулись, как обоз по осенней дороге. Медленно и неспешно.
В приграничном остроге с нежным названием Вишенки они узнали о первых стычках вдоль границы Малых и Великих Прилужан. Князь Януш Уховецкий объявил независимость. Решился-таки. Державшая устье Луги крепость Заливанщин прислала в Уховецк выборных с просьбой принять их под свою руку. В городском совете Хорова шла грызня не на жизнь, а на смерть. Воевода пан Адась Дэмбок стоял за поддержку Малых Прилужан, а главы купеческих и ремесленных гильдий настаивали на присяге верности королю Юстыну. Ну, их, в конце концов, можно понять. Купчине все едино, кто в короне, лишь бы монета в мошну исправно текла… Шляхта Тернова, Таращи, Скочина, Тесова, Дзюнькова поддержала Выгов. И даже далекие Бехи, куда, как говорится, Марцей телят не гонял, оказались на стороне нового короля.
Пан Войцек осторожно расспрашивал, как там обстоят дела в Искоросте? Этот богатый город всю историю своего существования стоял на передовых рубежах как торговли, так и войны. Сильнейшее купечество и мещанство – ростовщиков Искороста знали даже в северном Руттердахе, – а наряду с тем отлично обученное и прекрасно вооруженное – на зависть коронному – собственное войско.
Порубежники-южане пожимали плечами и отшучивались. Мол, тамошние купцы давно наловчились седалище меж двух стульев мостить и ни разу еще не свалились. Зад-де позволяет. Откормленный. Нам так не жить.
Так что Искорост был пока не вашим и не нашим. Скорее всего, Зджислав Куфар с Богумилом Годзелкой на это и рассчитывали, отправляя в вольный город казну прилужанскую.
На девятнадцатый день пути после Хоровских порогов, когда по левому борту поднялись бесформенные громады Грудкавых гор, а течение Стрыпы стало гораздо быстрее, заорал не своим голосом внучатый племянник Авцея. Парнишка с рассвета до заката сидел на верхушке мачты, в нарочно для того оборудованной бочке. Просто так, на всякий случай – приглядывать за берегом.
– Люди! Люди! Беда!!!
– Чего орешь, полудурок? – задирая к небу кустистую бородку, вызверился капитан. – Какие люди? Что за беда? Толком говори!
– Грозинчане! Десятка два!
– Грозинчане? – К мачте подскочил пан Войцек, разминавшийся с саблей неподалеку. – Откуда едут? – Как обычно, в мгновенья опасности или напряжения сил заиканье оставило пана сотника.
