Решетка с грохотом отъехала, и глазам Брайар открылось нечто вроде бального зала. Все здесь блестело золотом, полы походили на зеркала, а с потолка хрустальными марионетками свисали люстры.
Когда удалось наконец перевести дыхание, она произнесла:
— Люси уверяла, что здесь получше, чем в Хранилищах. Она не шутила.
— Люси не знает про этот этаж, — бросил доктор. — Я никогда ее сюда не брал. И мы еще не пришли — нам надо в другое место.
Казалось, сияющие огни наблюдают за ней, поворачиваются вслед. И это были не кристаллы, а стеклянные колбы и трубки, скрепленные проволокой и шестеренками. Она пыталась отвести от них взгляд, но потерпела неудачу.
— Откуда они тут взялись? Это… это… это потрясающе!
Ее так и подмывало сказать, что они ей кое-что напоминают, но таких признаний лучше было избегать.
Шагая под раздробленными лучами света, растекавшимися по полу белыми узорами, от которых рождались странные тени, Брайар думала о лампе, которую смастерил Леви, когда у них зашла речь о ребенке.
В день катастрофы она еще не знала о Зике, даже не подозревала. Но планы у них были.
И он сделал особый светильничек — так хитро устроенный и сверкавший так красиво, что Брайар была просто очарована, хотя давно уже вышла из нежного возраста. Она пристроила его вместо лампы в углу гостиной, надеясь когда-нибудь перенести в детскую. Надежды эти не сбылись.
Здесь лампы были гораздо крупнее — каждая заняла бы целую кровать. Такую не повесишь над колыбелькой. И все-таки сходство было несомненным, и это ее пугало.
Заметив ее интерес, Миннерихт показал на центральный светильник — самый большой из всех:
— Этот был первым. Его привезли заранее и хотели разместить в главном зале. Видите, он не похож на остальные. Я нашел его в одном из вагонов. Как и все в южной части города, ящики были завалены землей. С остальными пришлось попотеть.
— Верю, — сказала она.
Все это было чересчур знакомо ей. До странности привычно было слышать, как он рассуждает об интересных ему вещах.
— Признаюсь, это был эксперимент. Вон те два работают на керосине, но конструкция довольно неуклюжая, и запаха от них много — не слишком-то приятно. Те, что справа, потребляют электричество, — на мой взгляд, у этого варианта больше перспектив. Но с ними есть сложности, и в плане безопасности не лучше огня.
— Куда вы меня ведете? — спросила она, чтобы развеять его беспечный пыл и чтобы не прозябать в неведении.
— В место, где мы можем поговорить.
— Мы можем поговорить прямо здесь.
Он наклонил голову, как бы пожимая плечами, и сказал:
— Верно, но здесь негде присесть, а я предпочитаю размещаться с удобствами. Разве вам не хотелось бы разместиться поудобнее?
— Хотелось бы, — произнесла она, прекрасно понимая, что этому не бывать.
Не важно, что он снова нацепил на себя личину цивилизованности, которую скинул, стоило ей бросить ему вызов. Брайар знала, что поджидало ее по ту сторону видимого радушия Миннерихта, — отпечаток черной ладони. Там пахло смертью, там стенали и жаждали живой плоти — и на нее эти приемы не действовали.
Наконец они оказались перед резной деревянной дверью — до того темной, что одной морилкой тут явно не обошлось. А богатство резьбы намекало, что это не какой-нибудь случайный трофей. Материалом послужило черное дерево, потемневшее до оттенка кофе, предметом — батальные сцены. Судя по одеяниям солдат, это были греки или римляне.
Чтобы разобраться в изображенном, Брайар потребовалось бы время, но Миннерихт ей времени не дал и сразу провел в комнату. На полу лежал ковер — рыхлый, как овсяная каша. За столом из древесины — более светлой, чем дверь, — находился камин, каких ей еще не доводилось видеть. Он был сооружен из кирпича и прозрачных стеклянных трубок, в которых журчала и пузырилась кипящая вода, обеспечивая кабинет теплом без дыма и пепла.
Под углом к столу располагался круглый красный диванчик, обтянутый плюшем; рядом стояло мягкое кресло.
— Выбирайте любое, — предложил Миннерихт.
Она села в кресло, и скрипучая, скользкая кожа, усеянная медными заклепками, поглотила ее.
Доктор занял место за столом — с такой естественностью, будто власть была у него в крови, — и спокойно сложил руки.
Брайар чувствовала, что краснеет. Жар рождался где-то за ушами и темным румянцем стекал по шее и груди. Хорошо, что на ней пальто и рубашка с высоким воротником. Он заметит краску лишь у нее на щеках, а такое бывает и от обычного тепла.
За спиной хозяина кабинета гудел и булькал камин, изредка выплевывая струйки пара.
Глядя ей в глаза, доктор произнес:
— Брайар, тебе не кажется, что наш с тобой маленький спектакль смехотворен?
Он с такой легкостью перешел на «ты», что Брайар против воли стиснула зубы. Но подыгрывать ему она не собиралась:
— Конечно же кажется. Я задала вам простой вопрос, а вы не желаете мне помогать, хотя можете, я так полагаю.
— Я не это имел в виду, и тебе это известно. Ты знаешь, кто я такой, но зачем-то притворяешься — зачем, ума не приложу. — Он поставил пальцы «домиком» и тут же разрушил свое детище, нетерпеливо забарабанив ладонями по столешнице. — Ты меня узнала.
— Нет.
Он попробовал зайти с другого бока:
— Зачем ты прятала его от меня? Иезекииль должен был родиться… примерно тогда, когда построили стену. А я тут не особенно скрывался. Даже до мальчика дошла молва, что я жив; мне сложно поверить, что ты осталась в стороне.
Разве она упоминала имя Зика? Брайар была почти уверена в обратном. Кроме того, Зик при ней никогда не заявлял, что его отец мог быть жив.
— Я не знаю, кто вы такой. — Она не отступала от своей версии и говорила таким сухим тоном, точно сама выпарила из него всю влагу. — И мой сын в курсе, что его отец мертв. Знаете, с вашей стороны неприлично…
— Неприлично? Не тебе твердить мне о приличиях, женщина. Ты ушла, когда должна была оставаться с семьей; ты сбежала, преступив свой долг.
— Вы не представляете, о чем говорите, — сказала она, почувствовав себя немного увереннее. — Если это худшее, в чем вы можете меня обвинить, то лучше сразу признайтесь в обмане.
Изобразив оскорбленный вид, он откинулся на спинку стула:
— В обмане? Да это ведь ты явилась сюда и ведешь себя так, будто я за это время мог забыть, как ты выглядишь. Я так подозреваю, Люси тоже осведомлена. Иначе бы она представила тебя полным именем.
— Она проявила осторожность, потому что опасалась за меня. И видимо, не без причины.
— Разве я угрожал тебе? Что ты от меня видела, кроме вежливости?
— Вы до сих пор не сказали мне, что вам известно о моем сыне. Для меня это верх хамства, потому что не так уж трудно догадаться, как я за него переживала все эти дни. Вы нарочно истязаете меня, да еще подкалываете какими-то намеками, которых не спешите разъяснять.
