– Кто спрятал их там? – спрашивала полиция.
– Понятия не имею, – отвечал я.
Кристофер сказал следователю, что Кит был «психом». Тот вежливо выслушал его и решил, что мальчик слишком еще юн, чтобы его вызывать свидетелем при дознании, да к тому же он сам не присутствовал на месте происшествия в момент, когда оно имело место.
Наехала пресса, снимали, расспрашивали и выслушивали те же самые ответы.
Позже, у Гарднеров в доме, женщина-полицейский задавала вопросы младшим ребятам, что они видели, но, как обычно и случается, когда детей расспрашивают незнакомые люди, они молчали, как воды в рот набрав, ничего не говорили от себя и отвечали только кивками. Да – кивок – в шатре горело. Да – кивок – Кит Стрэттон поджигал пол. Да – кивок – у Тоби обгорели волосы. Да – кивок – их спас отец.
«Стрэттонам, – с иронией подумал я, – не на что пожаловаться – я действовал совершенно в их духе, стараясь не поднимать шума».
В четверг сняли скобки с большинства заживших порезов, и я отвез Тоби в Суиндон, чтобы Пенелопа попробовала что-нибудь сделать с обгоревшей прической Тоби. Дарт был за шофера.
Я смотрел, как Пен смеется, отмывая сажу и упорный запах паленого; она стригла, взбивала, расчесывала остатки коротеньких волос. Наблюдал, как она внушала мальчишке уверенность в приобретенной им новой внешности, чем вызвала на его личике радостную улыбку.
Я смотрел и думал только об одном, как счастлив бы я был, оставшись наедине с этой женщиной.
Сверху, как клушка, оберегающая свое чадо от хищников, спустилась Филиппа, словно прочитавшая мои мысли.
– Во вторник я слишком разоткровенничалась с вами, – чуть обеспокоенно сказала она.
– Я вас не выдам.
– А Кит Стрэттон умер!
– Такая жалость, – согласился я.
Она рассмеялась.
– Ах вы, врунишка. Это вы убили его?
– В какой-то мере. – «С помощью двенадцатилетнего сына, – подумал я, – понял он это или нет, все равно». – Самооборона, я бы сказал.
У нее смеялись глаза, но голос звучал строго. Свое отношение к случившемуся она выразила одним-единственным словом «хорошо».
Пенелопа закончила возиться с вихрами моего двенадцатилетнего отпрыска. Я заплатил ей. Она поблагодарила меня. Она знать не знала, какие чувства к ней испытывал я, ни одной искорки ответной реакции не проскочило между нами, – я отец шестерых мальчиков, почти вдвое ее старше. Видевшая и понимавшая все Филиппа потрепала меня по плечу. Я поцеловал мать в щечку, но от этого страсть моя к дочке не улеглась, ничего не поделаешь. Я подхватил Тоби за руку и вышел из парикмахерской, чувствуя себя старым и опустошенным.
Дарт отвез Тоби к братьям, сидевшим у Гарднеров, и с готовностью доставил меня к Марджори.
Слуга с прежним апломбом впустил нас и объявил хозяйке о нашем приходе. Как и в прошлый раз, Марджори сидела в своем величественном кресле. Разбитое зеркало убрали, от растерзанных выстрелом Ребекки стульев не было и следа. Никаких признаков инцидента, во всяком случае видимых невооруженным глазом, не наблюдалось.
– Я пришел попрощаться, – промолвил я.
– Но вы ведь вернетесь в Стрэттон-Парк.
– Возможно, не вернусь.
– Но вы нам нужны.
Я покачал головой.
– У вас отличный управляющий ипподромом в лице полковника Гарднера. На следующих бегах вы соберете рекордное число посетителей благодаря удивительному умению Оливера Уэллса обращаться с прессой. Вы закажете великолепные новые трибуны, и что я сделаю, если захотите, так это прослежу, чтобы фирмы, представляющие вам проекты, были солидными и надежными. Ну а помимо всего этого, теперь у вас намного больше власти в вашей семье, и вам намного легче будет управлять ею. Кита больше нет, и вам не нужно ломать голову, как обуздать его. Ребекка у вас в руках, она ставила своей целью – и, вероятно, еще не отказалась от этой мысли – заполучить в свои руки управление ипподромом. Она сильно оскандалилась, так что даже после того, как вы отойдете от дел, Конрад и Дарт смогут всегда напомнить ей о шантаже и покушении на убийство.
Марджори выслушала меня и тут же нашла типичное для нее решение.
– Я хочу, – произнесла она, – чтобы вы были директором. Конрад, Айвэн и я проголосуем за это. Единогласное решение Совета.
– Правильно, правильно! – Дарт был в восторге.
– Да не нужен я вам, – стал было отнекиваться я.
– Нет, нужен.
Мне хотелось освободиться от Стрэттонов. Мне совершенно не хотелось выступать в роли моего не-дедушки. Он давно уже в могиле, но его влияние и ряд независящих от меня обстоятельств затянули меня невидимыми нитями в клубок опасных приключений, и трижды за одну неделю общение со Стрэттонами едва не стоило мне жизни. Свой долг ему я выплатил, думал я. Теперь мне нужна свобода.
И все же…
– Я подумаю, – сказал я.
Марджори удовлетворенно кивнула.
– С вами во главе, – заверила она, – ипподром будет процветать.
– Я должен переговорить с Конрадом.
Он сидел за письменным столом в кабинете в полном одиночестве.
Я опять оставил Дарта в машине читать про облысение, но только на этот раз не в роли дозорного.
– С этой американской системой, – сказал он, рассматривая фотографии до и после, – у меня больше не будет проблем. Можете купаться, нырять, новые волосы никуда не денутся, остаются при вас. Но придется каждые шесть недель ездить в Америку, чтобы поддерживать их.
– Вы можете это себе позволить, – согласился я.
– Да, но…
– Не раздумывайте, – сказал я.
Его нужно было подбодрить.
– Вы, честное слово, думаете, стоит!
– Я думаю, вам нужно сейчас же заказать первый билет.
– Да. Да. Ну конечно, да. Я так и сделаю.
Когда я вошел, Конрад поднялся из-за стола.
Дверцы стенного шкафа были закрыты, но повсюду на ковре в невероятном беспорядке стояли коробки без крышек, содержимое некоторых вывалилось на пол.
Руки мне он не протянул. По-видимому, он чувствовал себя так же неловко, как и я.
– Мне звонила Марджори, – сказал он. – Она сказала, что хочет видеть вас членом Совета. Сказала, чтобы я убедил вас.
– Здесь важно только ваше желание.
– Не знаю…
– Нет. Я вовсе не за этим приехал сюда. Я приехал вернуть то, что выкрал у вас вчера.
– Господи, только вчера! Сколько же с тех пор произошло.
Я положил на стол перед ним коричневый конверт с надписью «Конрад». Он взял его, посмотрел на клейкую ленту.
– Как я сказал вам, – продолжил я, – я посмотрел, что там внутри. Кит понимал, что я заглянул туда. Думаю, ему было невыносимо думать, что я узнаю то, что там написано, а главное, использую. Признаться, я рад, что мне не придется этого делать, потому что его больше нет в живых, иначе пришлось бы использовать эти документы, и я хотел бы, чтобы вы знали о них. Но я ничего не скажу Марджори – она, судя по всему, не знает, и никому другому не скажу, никогда.
