Мама! Где ты? Мама!..»
Детский голос, отчаянный, испуганный.
Я с силой рванул дверь на себя. Не тут-то было — магнитный замок не пустил. Я дернул снова. Бесполезно.
Звонить во все квартиры с просьбой открыть? Слишком долго…
— Привет! Слышишь меня?.. Там кнопочка сбоку. Нажми ее.
Несколько секунд за дверью не раздавалось ни звука. Затем бодрая мелодия разлилась из динамика домофона, и дверь с клацаньем подалась наружу. Я подхватил, распахнул шире.
В сером клубящем мраке подъезда стоял мальчик. Лет восьми-девяти, смуглый, черноволосый. В джинсах и клетчатой ветровке. Мальчик с ориентировки волонтеров…
— Ты… Миша? — Я остолбенело посмотрел на подпись рядом с фотографией.
— Я хочу к маме… — заикаясь, проговорил он.
— Сейчас-сейчас!..
Я засуетился, вытащил из кармана телефон, почти не глядя набрал 112 и застыл.
— Ты откуда здесь?
Мальчик неопределенно махнул рукой вглубь темного коридора. Стена прерывалась, вдали угадывался едва различимый просвет.
Я торопливо прошел мимо покосившихся почтовых ящиков и лестницы и свернул влево. Замкнутый со всех сторон глухими стенами внутренний двор напоминал дно бетонного колодца. Сверху, в забранный решеткой проем, падал тусклый, будто пыльный, свет. Казалось, здесь уже наступили вечерние сумерки.
Обилие разномастных граффити и маркерных надписей пятнало стены, слова и картинки наслаивались и теснили друг друга.
Сделанный мелом рисунок бросился в глаза из угла. Даже в перекрестье теней схематичное изображение ключа точно мерцало ровным белым светом. Бежевая краска под ним потрескалась и сползала некрасивыми скручивающимися струпьями. А под стеной…
— Оператор 112. Слушаю вас. Говорите, — донеслось из трубки.
…А под стеной, в разметавшихся складках театрального платья, лежала бледная, похожая на фарфоровую куклу, Марго…
ГЛАВА 17 Старые жители новых домов
…Если Время — это опрокинутое вверх тормашками Пространство, а все в мире, даже жалкое растение или камень, согласно принципу алхимических начал, обладает Душой, Духом и Телом, то, значит, возможно с помощью определенных манипуляций менять их местами, перемещать и заимствовать друг у друга ради собственных интересов.
Источник и дата происхождения неизвестны
Часть 1. Марго
Я понять не успела, что произошло. Сначала навалилась темнота, а когда я пришла в себя, в глаза поочередно бил луч карманного фонарика, вокруг стоял шум, слышался детский плач и гомон перебивающих друг друга голосов.
Я зажмурилась и загородилась от света рукой. Заметила грязные разводы на ладони, в которой сжимала ключ. А самого ключа… Я заерзала, шаря по земле руками, но ничего не нашла.
— Хорошо. Главное, спокойно.
Передо мной сидел на корточках человек в синей форме врача скорой помощи. Он-то и светил мне в лицо.
— Маргарита Лесневская?
Я кивнула, совершенно оглушенная творящимся вокруг, и села, держась за стену. Огляделась.
Внутренний двор дома, где мы оказались, походил на бетонный мешок. В узком зарешеченном просвете высоко над головой нависало свинцовой тяжестью небо. Кажется, я заметила фигуру Васи, но его тут же оттеснили прочь, в темноту парадной.
— Как вы себя чувствуете? Можете вспомнить, что произошло? Что-то болит?
Не успела я и рта раскрыть, как где-то совсем близко послышался голос мамы:
— Это моя дочь! Пустите, пока я вас всех… — Потеснив врача, она упала на колени рядом и обняла ладонями мое лицо: — Риточка…
Я разглядела за ее спиной папу. И, я не была уверена, смуглого мальчика Мишу на руках родителей. Живого. Не кукольного.
Я чувствовала себя прекрасно и от поездки в больницу отказалась, хотя мама и настаивала. Зато все им рассказала — родителям и усталому следователю из ОВД с сединой на висках и серыми внимательными глазами. Фамилия его не запомнилась, зато взгляд — хваткий, требовательный и в то же время мягкий — отпечатался в памяти хорошо.
— Ты смеешься надо мной, девочка. Пойми: если тебе кто-то угрожал, сейчас ты в безопасности…
— Я не вру! — выпалила я, чувствуя подкативший к щекам жар.
Рассказав про сообщение и клуб, про Василиску в «зазеркалье», голоса детей и странную комнату с куклами, я все же умолчала о главном: об Институте гипотетической истории и Потусторонних. Хватило им байки о старом ключе, из-за которого якобы похитили несовершеннолетнего.
Я повторила историю с ключом в мельчайших подробностях так и эдак разным приходящим в кабинет следователя людям в форме. Описала портреты старика из сквера и потустороннего Вольдемара, который, по слухам, после пожара в клубе числился пропавшим без вести.
Без толку!
Все смотрели на меня как на умалишенную.
На момент финала рассказа я была уже в таком состоянии, что едва ворочала языком. Время подкрадывалось к девяти вечера. Больше суток без отдыха. Почти целый день непонятно где, в безвременье. Глаза закрывались, меня безудержно клонило в сон, несмотря на все потрясения.
— Можно к нему? — посреди разговора спросила я.
— К кому? — не понял следователь.
— К мальчику. Мише.
Свет настольной лампы казался острым, я беспрерывно щурилась и смаргивала слезы.
Следователь наконец отвлекся от бумаг, взглянул на меня и, показалось, на пару градусов потеплел лицом:
— Он в больнице. У мальчика шок. Ничего не говорит. — И чуть мягче: — Но хоть живой.
Папа, сидевший рядом, звонко хлопнул себя по коленям и встал:
— Так. Я правильно понимаю, что на сегодня закончили? Все устали. Вы посмотрите на нее: ребенок еле на ногах держится.
И хотя я не стояла, а сидела на стуле, ощутила огромный прилив теплоты и благодарности папе за это.
Когда мы уходили, следователь окликнул меня:
— Маргарита! — Я обернулась. — Спасибо. Ты молодец. Настоящий герой.
Правда была в том, что героиней я себя совершенно не чувствовала. А чувствовала безграничную вину: что не нашла Василиску, что вернула домой не всех. Что сама вернулась так поздно, заставив всех волноваться.
Когда дома мама взяла меня за плечи и нежно притянула к себе, пружина, сдерживавшая чувства, лопнула. Я разревелась.
— Ты сделала это для нее, да? Ты ее искала?..
Засыпали мы в обнимку — я и мама, а проснулась одна, в окружении непривычных, но таких безопасных стен моей новой комнаты. Время давно перевалило за полдень. Пасмурное небо норовило выдавить оконное стекло и затечь домой вязким киселем туч.
Первыми бросились в глаза непривычная уютность и обустроенность спальни. Куда-то исчезли несколько заклеенных скотчем коробок: пока я спала, мама неведомым образом разобрала и расставила часть вещей.
Книги рядком стояли на полках и на письменном столе. Одежда аккуратными стопками лежала на краю кровати. На полу появился цветной плетеный коврик — давний презент маминой подруги-рукодельницы.
Я встала и прошлась по обновленной спальне, прислушиваясь к ощущениям. Странно. И так похоже на дом — не внешне, но той частичкой живого тепла, которого нет у еще не успевших обзавестись воспоминаниями пространств. Даже запах в комнате изменился: пахло цитрусовой отдушкой масляного ароматизатора.
На полке, среди книг, сидела игрушка-цыпленок, подаренная на первый молочный зуб. Я замерла возле него, потыкала пальцем, взяла и повертела в руках, еще не веря до конца. Желтый, чуть выцветший от времени плюш, пластиковые глаза с нарисованным несколько изумленным выражением. Клюв из оранжевого фетра. Оранжевые же штанишки и голубая рубашка. Наивное солнечное существо. Наверное, так ощущается мир только в детстве — радостным, ярким и волшебным.
В глазах защипало. Это произошло так неожиданно, что я не успела даже удивиться. Только подумала с горечью и щемящей нежностью одновременно: «А я считала, старого цыпленка выбросили при переезде…»
Сделалось стыдно. И почему-то неловко. Поставив игрушку на место, я осторожно вышла из комнаты в пустой тихий коридор. От мыслей, что дома может никого не быть, сделалось тяжело и тоскливо.
Я толкнула дверь в гостиную. И с облегчением выдохнула.
Мама сидела на ковре в центре комнаты, окруженная коробками разной степени распакованности. Рядом с ней веером лежали новенькие альбомы и россыпь распечатанных семейных фотографий.
— Решила наконец разгрести этот бардак, — объяснила мама, поднимая голову. — Все руки не доходили домом заняться. Что-то я в последнее время совсем все на самотек пустила. Вот… доспускалась.
В голосе послышалась едва уловимая горечь.
— Ясно, — еще не совсем придя в себя, сказала я.
Гостиная тоже обзавелась приятными домашними деталями. Тем же раскатанным ковром и подушками на диване.
— Кушать хочешь?
Я отрицательно помотала головой.
После тринадцати часов сна тело казалось звенящим, невесомым, но слегка неповоротливым, будто не совсем принадлежащим мне. И нарочно заземлять его, добавляя
