концом к оси повозки, а другим концом волочащимся по земле. Если телега ваша окончательно откажется служить, он в мгновение ока соорудит вам новую из обломков старой. Если вы захотите переночевать среди леса, он вам в несколько часов сколотит хижину и, устроив вас как можно уютнее и удобнее, завернется в свой тулуп и заснет на пороге импровизированного ночлега, охраняя ваш сон, как верный часовой, или усядется около шалаша под деревом и, меланхолично глядя ввысь, начнет вас развлекать меланхоличными напевами, так гармонизирующими с лучшими движениями вашего сердца, ибо врожденная музыкальность является одним из даров этой избранной расы. <…>
Печальные тона русской песни поражают всех иностранцев. Но она не только уныла – она вместе с тем мелодична и сложна в высшей степени <…> В хоровом исполнении приобретает возвышенный, почти религиозный характер. Сочетание отдельных частей композиции, неожиданные гармонии, своеобразный мелодический рисунок, вступление голосов – все вместе производит сильное впечатление и никогда не бывает шаблонным. <…>
Долго ли будет провидение держать под гнетом этот народ, цвет человеческой расы?…»
Но это иностранцы. Свои же, все эти ленины, сталины, горькие, бедные, голодные, веселые, сладкие, кислые, страдавшие в эмиграции на Капри, в Париже, Цюрихе, Женеве, заклеймили и «идиотизм деревенской жизни», и крестьянина, обозвав его темным, забитым, невежественным, диким. Перечитайте Ленина, найдите у него хотя бы одно доброе слово о русском мужике. Какой вековой мещанской ненавистью к крестьянину нужно было обладать, чтобы не найти доброго слова о том, кто кормил всех этих нелюдей, «томившихся» в ссылке в собственных имениях (например, Ленин – в Кокушкино) или в местах, позже превратившихся в санаторные (например, среди саянских кедровников в Шушенском).
Я слышу голоса моих оппонентов: «А пьянство русского мужика?!..» Что ж, посмотрим, что писали современники об этом пресловутом пьянстве, столь пугающем нынче.
Смоленский помещик, профессор-химик, агроном А. Н. Энгельгардт, автор знаменитых «Писем из деревни», книги, выдержавшей множество изданий до и после революции, книги, которую, по совести, должен бы прочитать и усвоить каждый русский человек: «Вообще, нужно заметить, что между мужиками-поселянами отпетые пьяницы весьма редки. Я вот уже год живу в деревне, и настоящих пьяниц, с отекшими лицами, помраченным умом, трясущимися руками, между мужиками не видал… Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства, я был удивлен тою трезвостью, которую увидал в наших деревнях. Конечно, пьют при случае – Святая, никольщина, покровщина, свадьбы, крестины, похороны, но не больше, чем пьем при случае и мы. Мне случалось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев – право, не могу сказать, где больше пьют. Числом полуштофов крестьяне, пожалуй, больше выпьют, но необходимо принять в расчет, что мужику выпить полштоф нипочем – галдеть только начнет и больше ничего. Проспится и опять за соху. <…> Все, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками, из городов. Повторяю, мужик, даже и отпетый пьяница – что весьма редко – пьющий иногда по нескольку дней без просыпу, не имеет того ужасного вида пьяниц, ведущих праздную и сидячую комнатную жизнь <…> Такие пьяницы, которых встречаем между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, помещиками, спившимися и опустившимися до последней степени, между крестьянами – людьми, находящимися в работе и движении на воздухе, – весьма редки, и я еще ни одного такого здесь не видел, хотя не отрицаю, при случае крестьяне пьют шпарко».
Дочь новгородского помещика, бывшая подруга Н. К. Крупской, видный деятель кадетской партии А. В. Тыркова-Вильямс вспоминала: «Право угощаться и угощать было важнейшей частью деревенских праздников. В остальное время мужики совсем не так много пили, как про них обычно рассказывают. Только горькие пьяницы пили когда попало, как только зазвенит в кармане денежка. Эти кабацкие завсегдатаи, шумные, озорные, всегда готовые все спустить, составляли меньшинство, во всяком случае в том уголке русской деревни, который я хорошо знала. Большинство даже по воскресеньям обходились без водки, редко ходили в казенку, хотя кабак был деревенским клубом. Зато на Рождество, на Пасху, на свой престольный праздник к водке почти все припадали, как припадает верблюд к ключу после долгого перехода по пустыне. Пили с соседями и у соседей, пили с родственниками, которые целыми семьями приходили погостить из дальних деревень, иногда верст за тридцать. Им полагалось гостить три дня. Ели и пили весь день, водку запасали четвертями. Никто не считал, сколько стаканчиков пропустит хозяин за эти дни с зятьями, шурьями, сватьями и прочими сродственниками».
Поэт Афанасий Фет, незаконный сын помещика, в 60‑х годах осуществил, наконец, свою мечту – сам стал помещиком: купил себе именьице в Орловской губернии. Свои занятия хозяйством он описал в книге «Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство». Вот что писал не народник, как Энгельгардт, не кадетствующий либерал, как Тыркова-Вильямс, а человек довольно консервативных взглядов: «Вопреки кажущимся явлениям, мы решаемся утверждать, что пьянство нисколько не составляет отличительной черты нашего крестьянства. Пьяница, как и постоянный употребитель опиума, больной человек, которого воля безапелляционно подчинена потребности наркотического. Тип таких людей преобладает в чиновничьем мире у Иверской, между московскими нищими и затем рассеян по лицу русской земли, без различия сословий <…> Очевидно, что крестьянин-собственник, по своему положению, не подходит под этот тип <…>
В нашем личном хозяйстве с пастухом и конюхами до 14 человек рабочих. Только во время усиленной косьбы утомленная их природа требует водки, и им дают по хорошему стакану. Но в остальное время года работники о ней и не думают и не заикнутся. На свои, в будни, пить не на что, потому что жалованье большею частью забирают их домашние. Но подходит праздник престольный, и Гаврику очередь идти домой. “Пожалуйте денег”. Сколько тебе? “Рублей 5”. Зачем ты это делаешь? Ведь через неделю или через месяц занадобятся деньги в семье <…> Не дам больше рубля – спасибо скажешь <…> Какие же это пьяницы? Это дети, за стаканом вина забывающие цену вещам <…> Мы не хотим сказать, чтобы между крестьянами не было пьяниц в полном смысле слова; но не думаем, чтобы сравнительное большинство таких экземпляров выпадало на долю крестьянства, поставленного положением собственника в неблагоприятные для беззаветного пьянства условия…»
Но это все слова. А вот и подтверждающие их цифры.
В начале 90‑х годов XIX века, когда русская пресса была полна стонами по поводу катастрофического роста народного пьянства, из 14 «передовых» стран Западной Европы и Америки Россия по потреблению спирта в 50‑градусном измерении занимала… середину шкалы, деля 7‑е – 8‑е места с цивилизованной Швейцарией (по 6 литров на душу населения в год), далеко отставая от Франции (8,64 л), Швеции (8,78 л), Германии (8,8 л), Нидерландов (8,9 л), Бельгии (9,52 л), Австро-Венгрии (13,4
