к матери по очереди, как на причастие.
Карлыгаш заулыбалась и прошелестела:
– Рахмет. Спасибо.
– Ты лежи поправляйся, деток мы пристроим. – Выводок убрался за бесшумную дверь.
Не успели выскользнуть из палаты малыши, размякшие и подобревшие от одного вида матери, как пришла Инесса Иннокентьевна в короне-колпаке, опять накрахмаленном и отутюженном, но не вчерашнем: дамы сразу подмечали такие вещи. У нынешнего имелась завязка сзади, а давешний обходился сам по себе. Она встала рядом с Августиной, и та снова подивилась нездешней осанке.
– У вас, Пахомова, миома матки. Разросшаяся. Ее надо удалять, но… это не совсем просто сделать. Я могу только вырезать вместе с маткой, иначе никак. Сосуды близко расположены, могу в процессе операции задеть, и начнется кровотечение.
– И что тогда?
– Тогда… все. – Докторица иронично развела руками. – Но этот вариант я не рассматриваю.
– А сколько в больнице лежать? – Гутя толком не поняла, в чем состоял ее выбор, но догадалась, что решать предстоит ей самой.
– В каком случае? Если удалять матку с придатками? Примерно месяц. Если все будет совсем замечательно, то две недели. Но потом надо избегать нагрузок. – Инесса вздохнула, спрятала руки в карманы. – Кажется, вы меня не совсем поняли: если я удалю матку, то у вас больше не будет детей.
– Как же? Я хочу детей, – запротестовала Гутя, ей стало обидно до слез, трех имевшихся показалось катастрофически мало, жалкое немногочисленное потомство. Она уже забыла, что только что терзалась, накормлены ли эти трое, учатся ли, ложатся ли вовремя спать. Это неважно. Ее обуяла жадность на детей, на новые роды, на запах розовых круглых макушек возле своей раздувшейся молоком груди. Она даже позавидовала Карлыгаш, которой только что сочувствовала.
– Природа – удивительная штука. Иногда миома проходит во время новой беременности. Вы хотели бы забеременеть? – Инесса заглянула в готовое пролиться слезами лицо.
– Да я бы хоть завтра, – горячо согласилась Гутя, – но муж мой на фронте.
– То-то и оно… Поэтому предлагаю вам удалить матку. Учтите, последствия могут оказаться намного хуже.
– А если нет? Не удалять?
– Тогда мы вас подлечим и отправим домой. Но я искренне не советую так поступать.
– Давайте. – Гутя не хотела раздумывать о худшем, ей казалось, что хуже, чем есть, не будет. – Мне домой надо, у меня детки без присмотра. И… и посевная на носу. Когда отпустите?
– Вам не следовало бы перенапрягаться, Пахомова. – Инесса укоризненно покачала головой. – Подумайте о детях: отец на фронте, мать нездорова. Давайте полежим в больнице, сделаем операцию, а потом поедете к себе… ну, может быть, через пару недель.
– Нет-нет, как они без меня столько времени? И… и посевная.
– Хорошо. – Инесса говорила мягко, а смотрела в окно на едва завязавшиеся почки озябших за зиму веток. – Я вам дам время подумать. Поговорим завтра.
Она еще походила между койками, одну пощупала, другую допросила, долго разглядывала оголенный, украшенный орнаментом зеленки живот Карлыгаш. После ее ухода Гутю увели на процедуры и там вдоволь поиздевались над ее беззащитной женской утробой.
В коридоре Ася выпасала выводок Карлыгаш.
– Здесь нельзя сидеть, что ты развела детприемник? – строгая Инесса проходила мимо и заметила беспорядок. Вечно она умудрялась появляться в ненужное время в неподходящем месте.
– А куда я их дену? – захныкала Агнесса, по привычке делаясь несамостоятельной в присутствии сестры. – В детском отделении мест нет, там и больных-то не берут, не то что здоровых. А мать ты упекла с разрезанным брюхом.
Доктор Авербух сдвинула брови.
– Отведи к нам домой, Броня приглядит. В гинекологии не место малышне… А ты сегодня спала? – Проницательные карие глаза все подмечали, особенно когда дело касалось младшей.
– А ты? – Ася тоже не ослепла: темные круги под глазами Инессы делались с каждым днем все жирнее и темнее.
Она не получила ответа, да и не ждала его, просто так сказала, чтобы не смолчать. Вместо бесполезного нытья она подхватила младшего, подтолкнула за плечи двух других и быстренько ушмыгнула. Надо приготовить еду и к вечеру снова спешить на службу. На этой неделе выходных не предвиделось.
Через три дня у Августины состоялся решительный разговор с Инессой Иннокентьевной:
– Что надумали, Пахомова? Будем матку удалять?
– Нет, не будем. Не могу тут полмесяца лежать, выписывайте меня.
– Но детей у вас, скорее всего, и так не будет, если даже не удалите. Вы запустите болезнь.
– А что мне дети? От кого я их рожать-то стану? Мне к посевной надо успеть трактор оседлать. Так что выписывайте.
Назавтра она уехала домой и только там узнала, что деток забрала к себе старшая сноха, так что можно было о них и не волноваться.
Глава 16
Рахима умерла все той же злосчастной осенью 1941-го. Изношенное неудобной судьбой тело не справилось с очередной сердечной раной от скорого на расправу военного трибунала и штрафбата. Туда, как назло, состав отправился без промедления, даже полдня не постоял на пыльном полустанке, чтобы матери могли как следует поплакать перед зарешеченными окнами.
Она шла по рельсам вслед за поездом долго-долго, до самой темноты, не поднимая головы и не зная, зачем перепрыгивала со шпалы на шпалу, на что надеялась, куда направлялась. Просто пересчитывала промасленные бревна, потому что так легче, не раздирало изнутри, можно было еще немножко подышать. Она твердо знала, что больше никогда не увидит сына. Слухи доносили, что штрафбат отправляли в самые безнадежные дырищи, кидали как ветошь, чтобы заткнуть пожар. Часто даже пригодного оружия не давали, только окрики и одну покореженную винтовку на троих. Значит, окончено ее материнство, больше некому взбивать каймак[134] и печь шелпеки. Как быстро все промелькнуло: пахнущая солнцем макушка, счастливые мальчишеские глаза, стеснительная улыбка юноши перед свадьбой. Что у нее впереди? Одинокая нищая старость, болезни и смерть. Стоило ли тянуть это ярмо? Может, сразу? Дождаться следующего состава и… У русских есть какой-то роман про женщину, что погибла под колесами. Видать, достала ее жизнь. Вот и у Рахимы так же. Ночью она свалилась без сил под придорожным кустом и подумала о волках. Не осталось сил биться, сгрызут – значит судьба. Но хищники не позарились на старые кости. И смерть не спешила. Утром ее нашел обходчик, отругал и отправил в аул:
– Война, каждая пара рук на счету, а ты здесь разлеглась. Что завтра наши солдаты кушать будут?
Она привычно подчинилась командирскому тону, пошла на станцию, села на попутную телегу, поехала в аул, начала надрываться. Сноха тоже старалась, тоже плакала, но Рахима ее как будто не замечала, только иногда
