о созданных между нами договорённостях. Но я не могу их винить. Они просто сами не знают, чего хотят.
Реми посмотрел на меня, и лишь тогда я поняла, что речь идёт далеко не о каких-то девушках, речь идёт обо мне. Улыбка сползла с моего лица, глаза заблестели. Это было точно удар хлыстом по спине. Отрезвляюще, больно, но больно лишь от одной мысли о содранной коже, ведь шок ещё не выпустил настоящие чувства наружу. Я ещё не успела принять свою правду, а он уже спешил все обрубить на корню… не позволил мне всё обдумать. Не позволил признаться, наконец, самой себе в том, что в последние дни я только и делала, что изо всех оттягивала момент нашего расставания. А он… выходит, он продолжает придерживаться «договорённостей»?
«Только, пожалуйста, Эйла, не выходи из себя».
— С чего ты взял, что они не знаю, чего хотят? Это они тебе так сказали? — рявкнула я и встала с земли, отряхивая это жалкое подобие платья. — Или ты за них сам все решил?
Реми встал с земли, теперь возвышаясь надо мной, и я вдруг почувствовала себя слабой, никчёмной, такой глупой… сырые стены подвала вдруг начали надвигаться на меня, но собственная злость на этот раз не позволила мне долго оставаться в ловушке пережитых страхов. Я вздёрнула подбородок, с вызовом встретив его серьёзный взгляд.
— Нет. Но если бы они знали, они бы мне сообщили об этом, — процедил он, сжимая челюсти.
Его слова били точно в цель. И взгляд выжигал во мне любые попытки протеста. Сжав кулаки, я развернулась, чтобы направиться прочь от этой разрушительной правды, но Реми схватил меня за локоть и резко развернул к себе. Я ахнула, ударившись носом о его широкую грудь, и подняла голову, чтобы встретиться с этим полыхающим взглядом. Он склонился над моим лицом и прошептал:
— Ответь мне, Эйла, глядя мне в глаза скажи, что знаешь, чего ты хочешь.
— Ты сам-то знаешь, чего хочешь? — немедленно отрикошетила я, сощурившись. — Или у тебя всё завязано лишь на «договорённостях»?
— Я знаю, чего я хочу, — Реми поднял ладонь, касаясь пальцами моих щёк. Всё во мне затрепетало от этой болезненной нежности, и я прикрыла глаза, вздрогнув, когда он заговорил вновь: — Но это не имеет смысла. Наш уговор — вот, что важно. Пойдём. К утру мы должны быть в Париже.
Слова, что должны были стать моим спасением, гвоздями прибили меня к земле. Реми отстранился и шагнул в сторону, открывая мне путь назад, но я не могла пошевелиться, не могла позволить себе первой разрушить то хрупкое, что мы оба ещё не успели построить. И всё же я разрушила. В последний раз обведя взглядом прекрасную фиолетовую даль, я резко развернулась и бросилась прочь к дороге, только бы слёзы не успели хлынуть из глаз, только бы рвущиеся наружу слова не причинили обоим вреда. «Всё это скоро закончится, Эйла, утром ты будешь уже в Париже», — успокаивала себя я, судорожно стирая горячие дорожки.
Всё скоро закончится. Я буду в Париже.
Осталось лишь пережить эту ночь. И всё непременно закончится.
Глава 26. Париж
Это случилось посреди трассы, всего в двадцати милях от Парижа ранним туманным утром.
У нас закончился бензин.
Без каких-либо предупреждающих знаков автомобиль просто остановился на дороге и упрямо отказался ехать дальше. Несмотря на то, что ночью Реми нашел бензоколонку и заправил бак на свои последние сбережения, этого оказалось недостаточно. И теперь, сидя в полной тишине и глядя в полупустынный горизонт, где уже виднелись очертания города, судя по обозначениям, Мелёна, мы не могли решить, что делать дальше. Конечно, самым очевидным вариантом было бросить авто и идти дальше, но отчего-то меня не покидало странное беспокойство. Словно это произошло неслучайно. Словно это сама судьба дала мне знак.
Знак или лишние двадцать миль, чтобы подумать и решить, наконец, что мне нужно на самом деле.
— Что ж, нам придётся идти пешком, — наконец, нарушил тишину Реми и взялся за ручку двери. — Ты говорила, твоя тётя живёт в пригороде?
— Да, но… — сомнения вдруг охватили мою душу, и я оглянулась на пустынную трассу за нами, будто забыла что-то важное в одном из десятков мест, где мы побывали. Да что со мной такое, чёрт возьми? Нет ничего прекраснее того факта, что мы почти добрались! — Да. Да, она живёт в пригороде, думаю, дорога много времени не зайдёт.
— Прекрасно.
— Да… прекрасно.
Мы оба выбрались из салона. Опершись о дверь машины, я сложила руки на груди и с самой недовольной на свете физиономией принялась ждать, когда Реми заберёт из багажника свою сумку. Мне не хотелось ни о чём думать, ничего решать, снова и снова прокручивать в голове одни и те же слова, но кричащие мысли без спроса захватили мой разум. Что значит, я не знаю, чего хочу? Ему-то самому откуда это знать? Я представила, как мы остаёмся здесь, во Франции, скитаемся по деревням, ловим рыбу и до рассвета занимаемся любовью… улыбка тронула мои губы, но здравый смысл тотчас заставил её угаснуть. «Ты сбежала из плена бестирийцев, чёрт тебя подери, чтобы распускать эти романтические сопли?» — спросила я себя. Но моя жизнь в Роузфилде, чем она лучше плена? Вернуться в Кембридж теперь мне вряд ли удастся…
Но вдруг в безумной какофонии мыслей я услышала что-то совершенно инородное. Это… рёв мотоцикла? Удивлённо моргнув, я воззрилась на Реми в попытке понять, слышит ли он этот звук, и когда наши взгляды встретились, мы в унисон обернулись к дороге. К нам на всей скорости приближалась чёрная точка — зловеще быстро, не оставляя и малейшего шанса сбежать или спрятаться. Чёрт возьми! Сердце загрохотало в самом горле при одной лишь мысли о том, что это могут быть бестирийцы, и страх, навязчивый, инстинктивный, парализовал всё моё тело. Где же все мои рефлексы? Я испуганно замерла, наблюдая за тем, как мотоцикл приближается к нам, когда Реми вдруг тихо выругался.
— Это полиция, — сказал он мне. — Эйла, ты слышишь? Это полиция!
Я вздрогнула, будто проснувшись от долгого сна. Мотоцикл был ярдах в ста от нас, когда, подчиняясь каким-то совершенно обезумевшим инстинктам, я бросилась к середине трассы.
— Эйла! — закричал Реми, подбегая, чтобы схватить меня за руку и оттащить к обочине.
— Стойте! — верещала я, размахивая руками. — Остановитесь! Мы здесь!
— Да приди ты в себя! — Реми схватил меня за плечи и развернул к себе лицом, но я вырвалась
