Книга Пурпурные реки - Жан-Кристоф Гранже

Оба сыщика сели в машину и помчались в кампус. Они ехали молча, затаив дыхание. Они миновали несколько полицейских кордонов; жандармы пронизывали их подозрительными взглядами. Но приходилось терпеть: стычка с властями была бы сейчас совсем ни к чему. Ньемана отстранили от следствия, Карим вообще находился на чужой территории. И тем не менее оба твердо знали, что это их, и только их, расследование.

Наконец они добрались до кампуса. Попетляв по асфальтовым дорожкам и мокрым газонам, они затормозили у главного корпуса и взбежали на верхний этаж. Вихрем промчались по длинному коридору и забарабанили в дверь, стараясь держаться сбоку, по обе стороны косяка. Ответа не было. Они взломали замок и вошли в квартиру.

Ньеман держал наготове свое помповое ружье, прихваченное по дороге в жандармерии. Карим сжимал в руке «глок»; на запястье у него был прикреплен фонарик. Луч смерти и луч света должны были сойтись в одной точке.

Никого.

Сыщики торопливо обыскивали квартиру, когда вдруг зазвонил пейджер Ньемана. Его срочно просили связаться с Марком Костом. Комиссар тотчас набрал нужный номер. Его пальцы дрожали от слабости, живот терзала дикая боль. Наконец он услышал голос молодого врача:

– Ньеман, тут у меня сидит Барн. Мы хотим сообщить вам, что нашли Софи Кайлуа.

– Живую?

– Да, живую. Она ехала в Швейцарию на поезде и...

– Она рассказала что-нибудь путное?

– Утверждает, что должна стать следующей жертвой. И что знает, кто убийца.

– Она назвала имя?

– Нет, она хочет говорить только с вами, комиссар.

– Охраняйте ее как можно тщательнее. Никого к ней не допускайте. Я буду у вас через час.

– Через час? Вы что... напали на след?

– До скорого.

– Погодите! Абдуф с вами?

Ньеман бросил трубку лейтенанту и продолжил лихорадочный обыск. Карим слушал то, что говорил врач.

– Я определил ноту, соответствующую рояльной струне убийцы, – объявил тот.

– Си-бемоль?

– Откуда ты знаешь?

Карим, не ответив, выключил телефон и обернулся к Ньеману, который сверлил его взглядом сквозь забрызганные дождем очки.

– Здесь мы ничего не найдем, – бросил комиссар, шагнув к двери. – Поехали в спортзал. Там ее убежище.

Дверь в спортзал, расположенный на отшибе, поддалась при первом же толчке. Опасливо пригибаясь, сыщики вошли в помещение. Карим по-прежнему держал наготове пистолет и зажженный фонарик. Ньеман тоже включил лампочку, укрепленную на ружейном стволе.

Никого.

Мужчины шагали по матам, проходили под брусьями, вглядывались в темную пустоту над головами, откуда свисали кольца и канаты с узлами. Едкий запах пота и пересохшей резины. Загадочные симметричные фигуры, деревянные и металлические, притаившиеся в полутьме. Ньеман споткнулся о стойку батута, и Карим резко дернулся, вскинув пистолет. Невыносимо острое напряжение. Быстрые взгляды. Каждый из сыщиков чувствовал страх другого. Казалось, прикоснись они друг к другу, и посыплются искры. Ньеман шепнул:

– Это здесь. Я чувствую, что это здесь.

Карим повел глазами направо, налево, и вдруг его внимание привлекли трубы отопления. Он пошел вдоль них, чутко вслушиваясь в тихое журчание воды. Перешагнул через кучу гантелей и кожаных мячей, пробрался в угол, заваленный матами и другим спортинвентарем. Отшвырнув все это прочь, он увидел дверь котельной.

Один выстрел в зубчатую замочную скважину, и дверь слетела с петель; куски штукатурки и железа посыпались на пол.

Внутри было темно.

Карим всунулся было с фонариком в дверной проем, но тотчас, побледнев, отшатнулся. Миг спустя оба полицейских разом, бок о бок, ввалились в котельную.

Им ударил в ноздри приторный запах.

Запах крови.

Кровь на стенах, на трубах отопления, на бронзовых дисках у них под ногами. Кровь на полу, обильно присыпанная тальком, застывшая темными вязкими лужами. Кровь на выпуклых стенках котла.

Сыщики даже не испытали позыва к рвоте; их дух словно отделился от тел, скованных каким-то потусторонним ужасом. Они шагнули вперед, светя фонариками по стенам, по углам. На трубах блестели намотанные рояльные струны. На полу стояли канистры с бензином, заткнутые окровавленными тряпками. К рукояткам гантелей присохли кусочки человеческой плоти и посиневшей кожи. В лужах крови валялись зазубренные бритвы.

Чем дальше продвигались они по тесному помещению, тем сильнее дрожали лучи фонариков, выдавая их нестерпимый ужас. Вдруг Ньеман заметил под скамейкой какие-то яркие предметы. Он опустился на колени: там стояли два пищевых ящика-холодильника. Придвинув к себе один из них, он поднял крышку. И молча, без слов, осветил содержимое, показывая его Кариму. Глаза.

Желеобразные белые шары, покоящиеся на ложе из мерцающих ледяных кристалликов.

Ньеман тем временем открыл второй холодильник, где оказались скрюченные посиневшие кисти рук. Ногти были обагрены кровью, кожа иссечена порезами. Комиссар отшатнулся. Карим схватил его за плечо; у него вырвался хриплый стон.

Теперь они оба знали, где находятся. Не в тесной котельной, нет. Они проникли в мозг убийцы. В ее логово, в ее святилище, туда, где она приносила в жертву истребителей детей.

Карим вдруг выговорил странно пронзительным голосом:

– Она убралась отсюда. Подальше от Гернона.

– Нет, – ответил Ньеман, вставая на ноги. – Ей нужна Софи Кайлуа. Она последняя в ее списке. Софи привезли в жандармерию. Я убежден, что она узнает об этом – если уже не узнала – и отправится туда.

– При таких-то кордонах? Да она и двух метров не проедет, как ее остановят...

Карим вдруг осекся. Сыщики взглянули друг на друга; их лица были причудливо освещены снизу фонариками. И одновременно прошептали:

– Река!

* * *

Дальше все произошло в окрестностях кампуса. Именно там, где нашли труп Кайлуа. Там, где река приостанавливалась и застывала сонным озерком, прежде чем возобновить свой резвый бег к городу.

Ньеман и Карим съехали к берегу по травянистому склону горы. Внезапно они увидели в лучах фар силуэт человека в черном дождевике, ярко блестевшем на изломах, с небольшим рюкзаком за спиной. Человек повернулся в их сторону и на миг застыл, ослепленный ярким светом. Карим узнал каску мотоциклиста и шерстяной шлем. Молодая женщина только что отвязала туго надутую красную лодку и теперь притягивала ее к себе на веревке, точно норовистую лошадь.