портняжный в тринадцать годков! Да и мы, если вдруг што, таким дразнюкам снега в штаны насувать можем! Ну или крапивы. По сезону!
Вроде как и ничего – улыбается, да книжки читает, когда работы нет. Он и раньше-то самый начитанный был, а теперь и вовсе – ого! Умные книжки-то, а не сыщицкое всякое.
…а в глазах тоска. Глянет иногда, как ровесники бегают да прыгают, и ух! Ходынка чортова…
А может и правда, а?! Вылечить! Деньги-то есть! Потом вспомнилось за опекуна, и настроение сразу – вжух! Вниз, ниже самого пола.
Дядя Гиляй, он ведь не вредный! Баран иногда упёртый, не без этого. Но в долгосрочной перспективе мог бы и тово… перебаранить! Потому как на друга, а не в общий котёл на хозяйство, это он мог бы понять.
Но шевеление вокруг! Нехорошее. Даже если и перебараню опекуна, сразу комиссия – на што тратите денежки подопечного?! И я хоть обдоказываюсь, што сам и всё такое. Одни только неприятности со всех сторон будут, значицца. Нерациональное расходование и всё такое.
— Значит што? — пальцы забарабанили по столешнице, и я с радостью понял, што всё! Ушла нервозность-то! Но как обрадовался, так и тово, в сторонку радость. За Пономарёнка все мысли. — Мы пойдём другим путём!
А в голове неясный ещё, но план! Раз официально через Москву нельзя, то значит што? Неофициально, и через Одессу! Осталось только вытащить Мишку туда.
Экзамен мне предстоял в шестой гимназии, што на Большой Ордынке, в Демидовском дворце. Сколько раз проходил мимо этого здания, видел гимназистов, и вот сам… Меня снова начало потряхивать, но голова оставалось ясной.
Экипаж остановился, и мы сошли, только подножка чуть вверх качнулась, да зацокали, удаляясь, подковы. На плечо легла на миг рука опекуна, и сжала еле заметно.
— Нормально, — отозвался я, не сбавляя шаг, только кивнул благодарно за заботу. Небольшой садик, швейцар у входа, огромный вестибюль с лепниной и люстрами, сурово взирающие на меня портреты со стен. Красивое, и абсолютно чужеродное. Давящее.
Я принялся зачем-то подсчитывать, сколько крестьянских семей можно было бы обеспечить, продав одну только люстру. По всему выходило не много, а ого-го, но тут мы пришли.
Скрип двери, и время будто замедлилось. Медленно-медленно поворачиваются головы; под солнечными лучами, отражающимися в натёртом до блеска паркете, пляшут невесомые пылинки.
Вижу, кажется, едва ли не каждую пылинку в отдельности. Ме-едленные… Щербинки на пуговицах, складочки на сюртуках, рыжеватый кошачий волос на директорском рукаве. Шаг… Лёгкий поклон, чёткое приветствие, остановиться в центре аудитории. Перед глазами только члены комиссии. Осанистый директор, священник… меня заколотило было, но тот взирает вполне благосклонно. Не предупреждён?
Накатило спокойствие и этакое ледяное равнодушие. Не сдам? Дядя Фима будет рад!
Река времени разом потекла с привычной скоростью, и начался экзамен.
Начал батюшка, но спрашивал довольно-таки формально, с заметной ленцой. Несколько молитв, Жития, простенькие вопросы по церковной службе, и всё! Благодушный взмах пухлой руки.
— Для выпускника прогимназии более чем достаточно! — и улыбка в густую бороду. Опёршись на пухлые руки, он положил на них подбородок, и кажется – придремал.
— Предлагаю немного нарушить регламент, — остро взглянув на меня из-под тонких бровей, предложил молодой, но уже лысоватый словесник Пётр Алексеевич, — думаю, нет острой необходимости ждать несколько часов, пока испытуемый напишет сочинение.
— И что вы предлагаете, коллега? — оживился историк Михаил Ильич, разгладив кустистые полуседые усы, нависающие над губами.
Гоняли они меня попеременно – то по синтаксису и грамматике, то по ямбам и хореям, то по истории Древнего Рима и Греции. Вперемешку. Иногда морщились этак снисходительно, но – сдал.
С математиком задержались. Задачки из выпускного курса прогимназии оказались для меня слишком просты.
— Н-да, — переглянулся тот с директором…
— …с французом просто побеседовали, — я тараторил, не в силах остановиться, прижимая к груди драгоценное свидетельство об окончании прогимназии, заверенное подписями членов Педагогического совета, и печатью гимназии. Дядя Гиляй шагает рядом, улыбаясь в усы.
А у меня ну такое облегчение! Кажется, што подпрыгну чуть, и взлечу невесомо. Сдал! Выкусите!
* * *
«Выкусите!» — Иван Карпыч сощурился, представляя перед собой лица деревенских.
«Всё, всё до копеечки взял… своё взял, не чужое! А то ишь, бездельники, на чужом горбу! Когда надо им, в ножки кланялись, благодетелем звали… а как отдавать – кулак! А?! Взял раз удачу за хвост, так и держи, штоб не вырвалась! Кулак, тоже… а сами бы иначе, а?! С голоду? Пусть! Никто не тянул… сами! Работать надо… и головой, опять же. Кулак, а? Мироед! Завистники потому што! А просто – справный хозяин. Ничево…»
Опёршись на леера, он начал сворачивать самокрутку, просыпая махру из-за качки. Несмотря на все трудности, справный мужик Иван Карпыч смотрел на окружающий мир со злым вызовом. Уж он своё возмёт! Вот ей-ей, разбогатеет ещё, будет праздник на ево улице!
Невидяще уставившись в завидневшуюся полоску канадского берега, он сжал мосластый кулак и сладострастно представил себе будущее. Недалёкое. Да што там, самое близкое! Богатство, да настоящее – чтоб при часах на пузе, и пузо через кушак. Сытое! И фотографию таку потом деревенским, да с письмецом, што обиды на завистников не держит. Пусть завидуют!
Небось не станет больше на землице работать, хватит. Ну, если только попервой, штоб оглядеться. А потом всё, учёный уже! Надобно чужими хребтами, а не свой ломать. Вспомнился Егорка, и грядущее счастье несколько поблекло. Ишь, фотографию прислал, пащенок. С часами! А?! И одет по-господски, будто и вправду господам ровня. А сам-то, сам! И Чиж етот… Пастушки, а туда же, в люди решили! Тьфу!
— Сучата! — справный мужик Иван Карпыч сплюнул украдкой на палубу, и погладил себя по жилету, в подкладку которого вшиты червонцы. — Ничё… Иван Карпыч ещё покажет себя!
* * *
Сдал, доехали, и слабость такая накатила…
— …ничего страшного, — улыбнулся Антон Павлович, сидящий на табурете у моей кровати, — обычное переутомление, несколько дней покоя, и всё пройдёт.
Улыбаюсь ему ответно, пока дядя Гиляй с Марией Ивановной выдыхают облегчённо.
— Ну, Антоша, успокоил, — опекун сгрёб в охапку ни разу не маленького Чехова, приподняв вместе с табуретом.
— У-у, чертяка здоровый! — засмеялся тот, — хватит нежностей-то!
— А вам, молодой человек, предписываю побольше отдыхать в ближайшие пару месяцев. Владимир Алексеевич рассказал мне подоплёку вашей… хм, гонки. Понимаю… Но теперь-то успокоитесь?
Киваю согласно, и снова меня развозит в улыбке.
— А ведь не успели они, а?!
— Не успели, — ответная улыбка необыкновенно солнечная. Антон Палыч некоторое время ещё посидел со мной, рассказывая забавные
