к губам мою руку, поцеловал перемазанные кровью и грязью пальцы.
– Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь.
– Только я не Леона, Ян. Я говорила тебе.
– Я знаю. И я хочу узнать тебя, Эмилия. У нас было мало времени для этого, я хочу больше. Потому что, кажется, мне пора отпустить Леону. Я любил ее много лет, но знал всего четыре месяца. А ты привлекла мое внимание еще до того, как я узнал, что у тебя ее воспоминания.
Я недоверчиво покосилась на него.
– Ты поцеловал меня, когда узнал, что у меня ее воспоминания.
– А на ужин позвал до этого.
Ох, как мне хотелось верить его словам! Но я понимала, что в нем сейчас может говорить банальный страх: остаться одному, жить дальше, не имея возможности умереть, скитаться всю жизнь отшельником, ненавидимым людьми.
– Я знаю, как снять с тебя заклятие. Ты снова станешь человеком, не будешь больше обращаться в волка. Сможешь уехать отсюда, прожить жизнь так, как тебе хочется.
– А я не знаю, как мне хочется, – просто сказал он, а затем поднялся на ноги, протянул руку мне.
Эпилог
Девять месяцев спустя
Несмотря на конец марта, весна в регионе только начиналась. Снег в городах и на обочинах дорог давно растаял, лишь в лесу под большими раскидистыми елями еще виднелись почерневшие твердые сугробы, забившиеся в самую тьму, не желавшие считаться с календарем.
Зато широко разлились реки. Я ехала по той же дороге, по которой ехала в мае прошлого года, по которой убегала в июле, и не узнавала ее. Не было ни полей, ни лугов, ни черных блюдец болота, вокруг меня разливалось сплошное море, из которого то там, то сям торчали тонкие чахлые деревца. Море Геродота – так его называли когда-то. После Степаново, которое я проехала не останавливаясь, вода доходила уже до дороги, еще немного – зальет и ее. И тогда и Востровка, и моя усадьба вовсе будут отрезаны от мира.
Уезжая в июле, я не знала, вернусь ли еще когда-нибудь сюда. Несколько дней после того, что произошло в усадьбе, почти стерлись у меня из памяти. Помню, что отвечала на какие-то вопросы, решала дела, бегала, уговаривала, подкупала, но затем, когда все закончилось, напрочь забыла детали.
Если бы не пан Брынза, ничего бы у меня не получилось. Я не знала, как объяснить следователю два трупа в усадьбе, как сделать так, чтобы деда Кастуся не посадили в тюрьму, как уговорить взволнованных тетушек не рассказывать правду, чтобы их не сочли сумасшедшими. Пан Брынза и деньги, оставшиеся мне в наследство, все решили.
Официальная версия звучала так: охотники подстрелили волка, но не убили его, и спустя несколько дней тот явился в усадьбу. Убил попавшегося ему на пути Кирилла, затем ворвался в дом, напал на меня и Юльку. Следы на моей руке от Юлькиных зубов, следы на самой Юльке уже от зубов Яна – все свидетельствовало в пользу этого. Нам на помощь пришли Вера и дед Кастусь, который как раз выслеживал волка неподалеку. Только пуля нечаянно попала не в волка, а в Юльку. Трагическая случайность, убийство по неосторожности – вот что это было. За это тоже могли посадить, но всеми правдами и неправдами нам удалось выбить деду Кастусю свободу.
Что сделал пан Брынза с тетушками, я не знала, но они тоже поверили в официальную версию. Как и все вокруг. О волколаках больше не говорили, ведь нападения на людей прекратились. Все считали, что волк, убежав из нашего дома, все-таки погиб в болоте.
Только в фамильной усыпальнице Вышинских появился еще один гроб, затянутый в цепи. Вера помогла мне найти среди записей Агаты нужное заклинание, и я заговорила замок. Оставалось надеяться, что у меня все получилось. Тем не менее гроб этот окончательно выбил меня из колеи, и однажды ранним июльским утром, когда красное солнце только-только показалось из-за верхушек деревьев, я собрала чемодан и забросила его в машину. Тетушки к тому времени уже уехали: их забрали мои родители, приезжавшие после смерти Юльки. Сами похороны состоялись чуть раньше. Во-первых, родители не могли приехать слишком быстро, а во-вторых, я специально торопилась, чтобы не объяснять затянутый в цепи гроб. В усыпальнице я просто указала им на другой.
Когда я уже садилась в машину, из леса вышел Ян. Будто почувствовал, что я собираюсь сбежать не попрощавшись.
– Ты уезжаешь? – спросил тихо, без удивления, словно знал, что я так поступлю.
Мне стало стыдно перед ним, но желания уехать не убавилось.
– Мне нужно время, Ян. Если хочешь, поехали со мной. Тебя ведь ничего не держит здесь больше. Я же говорила, я могу снять с тебя заклятие, ты станешь обычным человеком, мы сможем жить там, где ничто не будет напоминать о произошедшем.
Он покачал головой.
– Мое место здесь.
Что-то внутри меня отозвалось на эти слова, будто внутренний голос хотел напомнить, что мое место тоже здесь, но я не дала ему этого произнести. Мое место там, где я решу сама. Лесная ведьма сказала, что на мне закончится род Вышинских, значит, не будет больше ни волколаков, ни Хранителей. А значит, и я могу уехать отсюда.
И я уехала. Только когда позади остались и Востровка, и Степаново, и даже узкая дорога, ведущая к ним, я разрыдалась. Казалось, что-то очень важное остается там, среди болотной трясины, что я уезжаю будто бы не целиком, а лишь частично. Я пыталась убедить себя, что все дело в Юльке. Такие чувства у меня потому, что мы приехали сюда вдвоем, а уезжаю я одна, но понимала, что это не так. Дело лишь во мне и ни в ком другом.
Я проплакала до самого Минска, но, когда въезжала в Москву, дала себе зарок, что больше рыдать не стану.
Первые месяцы в Москве были такими насыщенными, что я почти не вспоминала усадьбу. У меня было много важных дел и с книгами, и с сериалом. Я уходила из дома рано, возвращалась поздно, падала без сил. В конце концов я согласилась на второй сезон Арины. Пусть забирают. Не была уверена, что мне еще понадобятся средства на усадьбу; реконструкцию, к большому огорчению Виктора Алексеевича, поставила на паузу, но деньги лишними не бывают. А я теперь точно знала, что напишу еще что-то лучше.
И только с приближением зимы, когда дни становились все короче, тоска моя нарастала. То и дело я справлялась у пана Брынзы о делах в усадьбе. И он неизменно сообщал, что там все в порядке. Вера следит за домом, Ян ей помогает. Еще до моего отъезда я набралась смелости и открыто поговорила с Верой. Оказалось, этот разговор был нужен нам обеим. Вера ни в чем меня не винила и была рада предложению остаться в усадьбе. Ей нужна была эта работа, особенно теперь, когда ничего другого в ее жизни не осталось, а мне нужна была та, что присмотрит за домом.
Слова пана Брынзы успокаивали, но не уменьшали тоску. Меня физически тянуло туда, на болото, к нечисти, к Яну, к тайнам моей семьи, которые я теперь знала все. Порой я не могла спать, вспоминая какие-то мелочи, произошедшие со мной в усадьбе, но все воспоминания неизменно сводились к Юльке, и я запрещала себе думать об этом, слишком было больно и обидно. Да, случившееся стало следствием влияния Элены, но я не могла отделаться от ощущения, что и сестру знала не так хорошо, как думала. В Юльке давно копились обида и зависть, и я была, наверное, слишком слепа, чтобы их разглядеть.
А мир тем временем сходил с ума. Из Китая приходили тревожные вести, а затем и все остальные страны начали закрывать границы. И однажды, проснувшись мартовским утром, я поняла, что мне нужно уезжать. Срочно, потому что еще немного – и я не смогу этого сделать. Я побросала в машину вещи и выехала из Москвы поздно вечером, нимало не смущаясь того, что придется ехать в ночь. Казалось, еще минута промедления – и я опоздаю
