— Заржавеют фиксы, — отвечает Постышев, — и образуется в твоем рту склад металлического лома.
— Пригибаться надо, голову беречь.
— Рано еще пригибаться… Пока погодим голову гнуть. Табак остался?
— Мы здесь мох с-под снега откопали, курить можно, только во рту потом сплошная сосновая роща, будто в тайгу зашел.
Разбрызгивая белые искры, шипя и замирая в небе, взлетают три красные ракеты.
Гремит «ура» по всей громадной линии фронта. Выскакивают из окопов, бегут на кинжальный пулеметный огонь белых, падают, ползут, корчатся в агонии, орут, бросаются на колючую проволоку, рвут ее окровавленными руками, перелезают через нее, бросив поверх острых зубцов шинель и бушлат, падают, сраженные, но следом за ними переваливаются еще и еще — десятки, сотни, тысячи бойцов Народно-революционной армии и красных партизан. Они бегут вверх по сопке, утопая в снегу, глядя в черные маленькие дула винтовок и пулеметов, бегут, умирают, но следом бегут другие, и гремит, гремит в сухом морозном воздухе неумолкающий ни на минуту протяжный призыв к победе.
ЗАИМКА ТИМОХИ
Тимоха сонно зашлепал губами, заметался и, сев на кровати, быстро стал повторять:
— Просыпайтесь, господин Исаев, просыпайтесь…
Исаев очень точно разыграл спящего, несколько раз оттолкнул Тимохину руку, потом вскочил, спрыгнул на пол, увидел прямо перед собой Гиацинтова, смущенно улыбнулся и, потерев глаза, начал будить Ванюшина.
— Давно приехали? — спросил Исаев полковника.
— Да не так чтоб очень.
— Давайте поскорей, господа, — торопил всех Тимоха, — спаси бог, засветит солнце, всю обедню попортим. Изюбрь любит, чтоб его затемно окружить, он за пять верст слышит.
Тимоха заметно нервничал, посматривал на филеров, приехавших с Гиацинтовым, руки его были суетливы и слишком быстры.
— А эти господа тоже с нами, Кирилл Николаевич? — спросил он про филеров, не удержавшись.
— Тоже.
— А как они без ружей?
— У них маузеры.
— Чего?
— Пистолеты американские. По два на рыло, восемнадцать патронов в каждом.
Филеры приподняли полы френчей, показывая Тимохе гранаты и заткнутые за пояс маузеры.
— Возьмем зверя? — спросил Гиацинтов.
— Смотря как они по целкости.
— Ничего. Целят как надо.
Ванюшин спросонья выпил стакан водки и сказал:
— Я себя неважно чувствую, не пойду я.
— Стрелков мало, Николай Иванович.
— Ты, Тимоха, не волнуйся. Мои люди отменные стрелки. С любого расстояния зверя возьмут. У нас в машине карабины и пулемет, — улыбнулся Гиацинтов и доверительно положил руку на колено Исаеву. — Ну как, мой храбрый охотник? Забьем изюбря?
— Постараемся, — ответил Исаев и постучал костяшками пальцев об стол, — заранее загадывать боюсь.
— Сашеньку возьмем? — спросил Гиацинтов.
— Оставьте в покое девушку, — буркнул из-под тулупа Ванюшин. — Пусть спит, а печенку вам потом здесь зажарит.
— Прометеев сюжет, — заметил Исаев, смешно морща нос, — кому и чью?
— Ну, с богом, — сказал Тимоха. — Двинем.
— Идите следом за ним, — сказал филерам Гиацинтов, — а мы с Максимом Максимычем пойдем замыкающими.
— Вы сами-то хотите стрелять сегодня? — спросил Тимоха полковника. — А то если нет, так я один пойду. А коли хотите — давайте не последними, а ближе ко мне — я вас на перепадок поведу, где изюбрь у меня прикормлен.
— Там летом ручей, что ль?
— Ну!
— Хорошо. Мы тебя догоним, нам поболтать пять минут надо с Максимом Максимычем.
Гиацинтов взбросил на плечо карабин, обмотал шею толстым шарфом и сказал:
— Полегоньку двинулись.
Тимоха и четверо филеров шли впереди. Чуть поотстав, шли Гиацинтов с Исаевым.
— Макс, мне очень хотелось побеседовать с вами под открытым небом, — тихо говорил Гиацинтов, — а то в городе никак не уединишься. Звать к себе — интеллигенция сразу станет вас сторониться, как возможного агента охранки. У вас? Там всегда полно народу. А в кафе «Банзай» вы столь часто бывали с Ченом, что вас слишком хорошо запомнили. Там что, кулинары отменны?
— В «Банзае» прекрасно делали рыбу.
— По-монастырски?
— Нет, это обычно. Мне там нравились креветки, зажаренные в мясе осетра.
— Да, да, как-то раз я пробовал это, очень вкусно. Но мы отклонились в сторону от разговора. Он будет краток. Я ничего не хочу знать о вашем прошлом, хотя оно крайне занятно и изобилует многими белыми пятнами, подобно карте Антарктиды. Меня занимало ваше настоящее, оно элегантно, оно достойно вас. Вы — обаяшка, а это не достоинство человека, это его профессия. Но волнует меня ваше будущее. Сегодня после отстрела зверя, когда я подойду к вашему номеру, вы мне скажете «да». Понимаете?
— Я готов сказать вам «да» прямо сейчас. Мне только не совсем понятно, о каком «да» идет речь.
— Вам пять лет? Вы плохо выговариваете букву «р»? Вы еще мочитесь в кроватку? Перестаньте, дуся, мы ж с вами люди вполне зрелого возраста.
— А если «нет»?
— Умница. Хорошо, что вы сказали про «нет». Я запамятовал сказать вам об этом. Если я услышу «нет», то завтра мы будем хоронить вас, как случайно застрелившегося на охоте.
— Такая жестокость, Кирилл Николаевич, — улыбнулся Исаев.
— С людьми вашей профессии и ваших связей мне иначе нельзя.
— Клянусь богом, я буду нем как рыба.
— Мне уже говорил про это наш приятель Чен, — глядя в глаза Исаеву, сказал полковник.
— Ув-ле-чен, — пошутил Исаев.
— Неужто вы не знали, что Чен — это чекист Марейкис? — тихо спросил Гиацинтов.
— Сейчас начну хохотать и спугну изюбря, полковник.
— Бросьте. Партия сыграна, надо выбирать достойный выход.
— Вы знаете, что у многих контрразведчиков мания подозрительности — профессиональная болезнь, полковник. Нет?
— Наслышан.
— Любопытно, а в вашей конторе есть профсоюз, который защищает права безнадежно занемогших на боевом посту?
— Хватит, — поморщился Гиацинтов и прибавил шагу, придерживая Исаева под руку. — Только не вздумайте шутить. Целить в изюбря буду один я.
— Знаете, Кирилл Николаевич, что-то мне не хочется идти на охоту. Я домой пойду.
— Значит, «да»?
