«Ох, Типп».
Киву накрыло волной любви к мальчику. Она очень по нему скучала и мечтала, чтобы хотя бы одна его искорка просочилась в темницу. Ему бы даже люминиевый фонарь не понадобился – Типп бы осветил комнату самим собой.
– А яд? – Кива больше не могла ждать. – Шесть дней… Мне казалось, прошло больше времени, но ты уже что-нибудь выяснила? Я поначалу подумала на Кресту, но вряд ли…
– Это не Креста. – Что-то было не так в голосе Наари. Слишком тихий, слишком безжизненный, слишком эмоциональный. В нем слышались гнев, отрицание… отчаяние.
– Так ты все-таки выяснила? – допытывалась Кива, потому что, несмотря на странный тон Наари, сама новость о завершении расследования не могла не радовать.
– После каменоломни, – начала Наари тем же недовольным голосом, – Олиша, зная о нашей дружбе, подошла ко мне. Она очень на тебя сердилась, сообщила, что ты пренебрегаешь своими лекарскими обязанностями. Потом она рассказала мне о пузырьках, которые они с Нергалом раздавали, и мне не составило труда догадаться, что на самом деле в них крылось. – Наари покачала головой. – Поверить не могу, что они это делали прямо у нас под носом.
– Мы никак не могли узнать, – успокоила ее Кива, хотя сама она злилась на себя не меньше.
– Я поговорила со смотрителем Руком, – продолжила Наари. Она заерзала, обхватила себя руками. Кива никогда еще не видела Наари такой разбитой. – Рассказала ему все: про твои опыты, про отсутствие каких-либо результатов. Потом доложила ему про то, что ты сказала в каменоломне, и про так называемые иммуностимуляторы.
Кива ждала, но Наари умолкла, и ей пришлось подтолкнуть надзирательницу:
– И?
Наари глубоко вдохнула.
– И он уже о них знал.
Желудок Кивы ухнул вниз. Она неверяще покачала головой.
– Нет, не знал, – хрипло ответила она.
Она вспомнила, как перед Ордалией водой смотритель увидел пузырек у нее в руке. Как он посмотрел ей в глаза и спросил, что это.
Но потом… он прищурился, когда она ответила ему, и отказал Киве в просьбе поговорить наедине. Если он действительно знал…
– Но тогда почему он ничего не сказал? – удивилась Кива.
Наари сидела молча, не глядя на нее.
– Мы столько времени потратили! – продолжала Кива. – Если он знал о пузырьках, почему не сказал, чтобы мы как дураки не бегали и не искали источник болезни? Ты бы могла найти отравителя, а я бы работала над лекарством! Мы бы столько успели сделать! Стольким людям не пришлось бы умирать!
Кива кипела от негодования. Будь в ее камере место, она бы встала и принялась ходить. О чем только смотритель Рук думал? Почему он ничего ей не сказал? Как долго он знал? После Ордалии огнем он пожелал ей удачи. Сказал, что от нее зависит множество жизней. Знал ли он тогда? Или просто каждый раз смеялся над ее неудачами?
«Нечто подобное уже случалось много лет назад, когда я только стал смотрителем. Ты вряд ли помнишь, ты была еще совсем маленькой…»
– Я не понимаю, – запричитала Кива, вспомнив, как Рук рассказывал, что уже сталкивался с этой болезнью – этим ядом – много лет назад. – Зачем он хранил это в тайне, если мог помочь? Ему ведь тоже грозила опасность. Всем грозила.
Но потом Кива осознала, что это было не так.
Ни один надзиратель не заболел.
Внутри у нее странно закололо, точно она приблизилась к пониманию того, о чем не сможет потом забыть.
«Нечто подобное уже случалось много лет назад, когда я только стал смотрителем».
Наари избегала ее взгляда. Странное ощущение внутри переросло в невыразимый ужас, от которого внутренности Кивы завязались узлом.
– Наари? – непроизвольно тихо позвала Кива, будто подсознательно она не хотела спрашивать, не хотела знать.
Наконец надзирательница подняла взгляд. В глазах ее по-прежнему свирепствовали гнев, отрицание, отчаяние. Но было в них и нечто еще: беспомощность.
– Клянусь, я не знала, – прошептала Наари хриплым голосом, таким непохожим на ее собственный. – Если бы я знала, я бы что-нибудь сказала, что-нибудь сделала. Я бы остановила происходящее.
– Остановила что? – настаивала Кива, боясь услышать то, что и так уже знала.
«Нечто подобное уже случалось много лет назад, когда я только стал смотрителем».
Наари сглотнула ком в горле.
– Весной ожидалось рекордное количество новых заключенных. Зима выдалась суровой по всему континенту. Преступлений было больше, чем обычно, да еще и мятежи перетекли в другие королевства, и о надвигающейся войне слухи ходили.
Киве показалось, что она что-то упустила:
– И?
Наари глядела ей в глаза, и в ее взгляде читался ужас перед тем, что она собиралась сейчас открыть.
– В Залиндове и без того уже места нет. Поэтому Рук решил принять меры по… контролю численности населения.
Контроль численности населения.
Эти слова эхом отдались в голове Кивы, подтверждая ее худшие опасения.
Заключенных отравили.
Нет, не просто отравили. Их казнили.
Намеренно.
И сделали это верхи. Сам смотритель Рук.
«Нечто подобное уже случалось много лет назад, когда я только стал смотрителем».
Он убивал заключенных сейчас, прямо как раньше.
Девять лет назад.
Это смотритель Рук убил ее отца.
Киву как будто ударили под дых, а затем истоптали, чтобы она точно больше не встала.
Поэтому ее заперли в Бездне? Не только из-за вмешательства Джарена в Ордалию, но и потому что Рук после стычки с Наари осознал, что Кива может найти противоядие и разрушить его планы? Или он решил избавиться от Кивы еще раньше, когда увидел в ее руках пузырек, а произошедшее в каменоломне лишь дало ему предлог запереть ее, пока она не успела ему помешать?
Неожиданно ясно Кива вдруг поняла. Рук никогда не стремился защитить ее – он лишь хотел держать под боком свою послушную марионетку. Чтобы, когда она перестанет его слушаться…
Рук не отвечал ни перед одним королевством и вместе с тем отвечал перед всеми. Но если никто не узнает, чем он занимается, если молва не выйдет за стены Залиндова, единственной, кто представляет для него опасность, будет Кива. И поэтому он сослал ее в Бездну вместе со всей надеждой на противоядие.
Не так ли он поступил с ее отцом? Узнал ли Фаран Меридан правду почти десять лет назад? Кива предполагала, что его унесла болезнь, но сейчас ей подумалось, что, возможно, он узнал о коварстве Рука и поплатился за это жизнью.
Огонь запульсировал в ее венах, она задрожала.
– Но это не самое худшее.
