Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Када приезжаю в город рано утром, чешу к бате и открываю дверь запасным ключом. Иво нету дома – как раз та ночь, када он ходит со старыми дружбанами в «Клуб докеров». Его распорядок врезался мине в сознание после миллиона телефонных звонков. Хуй иво знает, как бы он отреагировал, если б увидел содержимое заклеенного скотчем свертка в оберточной бумаге, чё приносит Элисон.
Элисон сильно изменилась. Прибавила в весе, но таскает его с чуть ли не шикозными понтами. За внешним огорчением из-за Спада – подслой удовлетворенности. Душа у нее всегда была бодренькая, хоть и постоянно бегала от темной тучи, которая над ней висела. Туча, походу, рассеялась.
Рассматриваю коричневый сверток у себя на коленях:
– Открыть сейчас?
– Нет, – тут же говорит Эли. – Он сказал, это только для тебя одного.
Засовываю его под кровать, и чешем выпить в большой «Уэзерспунз» внизу Уок. У Эли все в порядке: поступила в универ как мать-одиночка, изучала английский, потом Морей-хаус и щас преподает в Фирхиллской средней школе. Но она не щитает это успехом.
– Я по уши в долгах, и так будет всегда, хожу на неимоверно стрессовую работу, которая меня убивает. А все вокруг говорят, какая я состоявшаяся, – фыркает она.
– Состоявшихся людей – всего один процент. Мы, остальные, просто деремся за те крохи, чё эти говнюки бросают со стола. А их СМИ постоянно втирают нам, чё все хорошо или чё мы сами во всем виноваты. Второе, видать, правда: ты получаешь ту ссанину, с которой смиряешься.
– Еб же твою мать, Марк, этот базар миня пиздец пригружает, я каждый день слышу это в учительской!
Просекаю фишку. Какой смысл циклиться на общемировой хуйне, хоть ее с каждым днем и становится все больше?
– «Хибзы» выиграли Кубок! Как тут в такой ситуации не поверить в революционный, преобразующий потенциал сограждан!
– Мой брат был на поле. Он переживал: ему ведь уже пожизненно запретили вход на «Истер-роуд». Рада, что Энди никогда особо футболом не интересовался. Это сейчас, как и все остальное в культуре рабочего класса, – прямая дорожка в тюрягу, хотя ты ничё такого не сделал.
– Ну и кто щас ково грузит? – смеюся.
Она подхватывает, и ее лицо сбрасывает несколько лет.
Классно снова повидаться с Эли, и мы нехило прибухиваем, уходим оба слегка поддатые. Обмениваемся мейлами, обнимаемся и целуемся.
– Встретимся на похоронах, – говорю ей.
Она кивает, и я чешу по Грейт-Джанкшн-стрит. Этот участок Лита всегда бедствовал, сколько себя помню: моя старушка и тетка Элис водили миня в кафе «Часовая башня» в литском супермаркете «Прови» сок пить; старой «Стейт-синема», давно закрытый, куда я ходил в субботу на утренние сеансы со Спадом и Франко; Литская больница, где мне накладывали первые швы над глазом, када какой-то пиздюк на площадке вмазал мине сиденьем качелей по щачлу. Сплошь призрачные здания. Перехожу через мост над рекой, обиталище призраков.
Бати до сих пор нет, вот же старой ебалыга, и я разворачиваю сверток.
Сверху – открытка. Там просто написано:
Марк
Прости, братан. Не думал тогда, что это будет так важно для твоей родни.
Люблю
Дэнни (он же «Спад») Х Открытка лежит на джинах. «Ливайсы». 501-е. Постиранные и сложенные. Первая мысль: какого хуя, а потом все понимаю. Реклама с Ником Кейменом. Билли их надевает, натягивает: клевый жеребец, который тащится от самого себя, собирается выебать Шерон или еще какую малую чикулю. А я, целка поневоле, валяюсь на кровати и читаю «НМЭ», думаю за девиц со школы и горю желанием загнать свою шишку на товарную станцию. Туда, где годами не ходят товарняки. Мечтаю, чёбы этот сраный позер свалил и я бы мог погонять лысого на фотки Сьюзи Сью и Дебби Харри, любезно предоставленные журналами «Ай-Пи-Си».
Потом маманя прибегает с лужаек для просушки, тушь на глазах потекла от слез, как у Элиса Купера, маманя вопит и произносит первые слова, чё я помню после смерти Билли, – мол, они забрали всё, «забрали даж сыночкины джинсы…».
Спад хранил их все это время. Не смог даже загнать кому-нибудь или отдать. Возвращать было чересчур стыдно: сраный сентиментальный цыган, тырящий у людей шмотки. Мысленно представляю, как он сидит и трясется на отходняках на дальней скамье в Деве Марии – Звезде морей, смотрит, как моя старушка ставит еще одну свечку за Билли, и, может, подслушивает, как она говорит: «Зачем забрали иво одежки, джинсы иво?..»
У Билли всегда был тридцать четвертый, у миня – тридцать второй. Думаю, чё эта херня мне сейчас подойдет по размеру.
– Душа Мёрфи – потемки, – задумчиво говорю я.
Я не можу рассказать за это Эли, по крайней мере не щас. Он же отец ее сына.
Дальше под джинсами – пакет. Вскрываю. Там толстая рукопись, напечатанная на машинке, с исправлениями от руки. Как ни удивительно, она в стиле моих старых наркоманских дневников, с которыми я всегда планировал когда-нибудь что-то сделать. Написано на шотландском сленге, что малехо непросто воспроизвести на бумаге. Но, продравшись через пару страниц, я врубаюсь, что это классно. Ё-мое, это же пиздато. Откидываюсь на подушку, вспоминая Спада. Слышу, как входит мой старой, кладу пухлый документ под кровать, выхожу и здороваюсь.
Мы ставим чайник и говорим за Спада, но я не могу рассказать бате за джинсы Билли. Когда он ложится, у меня сна ни в одном глазу, нужно пообщаться еще, поделиться этими мрачными новостями. С Больным я говорить не могу. Позор, но не могу, и все. Почему-то единственный, кто приходит щас на ум, – это Франко, хоть иму и поебать. Но в память о прошлом отправляю иму эсэмэску:
«Нехорошо так сообщать об этом, но Спад умер сегодня утром. Сердце не выдержало».
Мудак тут же отбивает мне обратно: «Засада».
Вот наскока иму не пофиг. Первостатейный пиздюк. Зверею и пишу Эли эсэмэску, чтобы пересказать.
Мгновенно приходит милосердный ответ: «Ну такой уж он. Ложись спать. Спокойной ночи. х».
34
Форт против Банановых квартир
Солнце упрямо блестит в безоблачном небе, словно угрожая потенциальным хулиганам, набежавшим с Северного моря или с Атлантики, упреждающим махачем. Лето вспучилось привычными обещаниями, но сейчас уже налицо признаки реальной тяги. Старый порт Лита с ленивым похабством раскорячился на жаре вокруг кладбища Девы Марии – Звезды морей, с многоквартирками и отжившим свой век торговым центром 70-х «Кёркгит», с одной стороны, и темными легкими ведущей к докам Конститьюшн-стрит, с другой.
Несмотря на мрачнейшие обстоятельства, Марк Рентон и его подружка Виктория Хопкёрк не в силах сдержать нервный приступ легкомыслия, вызванный знакомством Викки с Дейви Рентоном. Отец Марка ни разу не заходил в католическую церковь. Как глазгоский протестант, он поначалу не принимал ее по религиозным мотивам, но когда его упертое сектантство наконец пошло на убыль, он стал ревновать к ней жену. Для его Кэти церковь служила прибежищем, образцом жизни, которую он не мог с ней разделить, церковь была его конкуренткой. Дейви мучает совесть, ведь теперь это кажется такими пустяками. Чтобы успокоить нервы, Дейви слегка перебрал. Увидев на кладбище сына вместе с английской подружкой, живущей в Америке, он изображает из себя разудалого Бонда, целует Викки руку и заявляет:
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
