камешки.
Староста кивнул и подумал, что раз боги признали этого мальчика его последним сыном, то и люди когда-нибудь признают. Но он ошибся. Альгидрасу улыбались, потому что он был сыном старосты, но каждый помнил, кем была его мать, оттого и отводили взгляды, оттого и спешили прочь. Все чаще мальчик уходил к дому на пустыре, где обитал нелюдимый старец. Некогда промышлявший разбоем и слывший лютым зверем, теперь он искупал грехи молодости, живя отшельником и ожидая прихода смерти на святой земле. Его имя было Харим. Он никого к себе не подпускал и ни с кем не разговаривал. Староста слышал его голос лишь однажды, когда тот только приплыл на остров и попросил дозволения поселиться здесь. Старый разбойник неожиданно принял Альгидраса и впустил его под свой кров; и стали появляться в доме старосты деревянные фигурки, вырезанные нетвердой рукой.
А когда пришла пора отправлять младшего сына в учение, староста услышал голос Харима второй раз. Старец пришел в его дом и попросил дозволения покинуть хванов.
– Ты же хотел искупить беспутную молодость смертью в святых местах? – удивился староста.
– Эти места и правда святые. Здесь я понял, что беспутства молодости нужно искупать не смертью в святых местах, а жизнью во имя чьего-то блага. Я уезжаю с твоим сыном.
И стоя на берегу в окружении старших сыновей, староста хванов понимал, что он не чувствует покоя, хотя раньше думал, что стоит Альгидрасу взойти на корабль, как наконец отпустит то, что не давало дышать все шесть лет. Альгидрас на корабль взошел, но грудь старосты по-прежнему давило. Он видел, как Харим, тяжело опираясь на борт, приобнял за плечи маленького мальчика, а тот неуверенно приподнял руку, не зная, помахать ли. Староста помахал сам. Мальчик неловко взмахнул рукой в ответ. Харим тоже.
Когда квары напали на деревню и потребовали добровольной жертвы, староста знал, кого отдать. К тому моменту он уже в полной мере ощутил гнев своих богов и хотел искупить обиду, нанесенную им восемнадцать весен назад. Эту жертву боги должны были принять! На него с мольбой смотрели сотни глаз. Его люди надеялись на чудо. Отдавая приказ Альгидрасу, староста хванов не надеялся, он молил о чуде. А еще молил о том, чтобы его младший сын не поднял взгляда, потому что мольбы в его глазах староста бы не вынес. И чудо случилось. Альгидрас несколько мгновений стоял, глядя в одну точку, а потом пошел в сторону кваров, не поднимая головы. Староста точно во сне смотрел на то, как его сын кусал губы, пока грубые руки хватали его за плечи, а слух резала отрывистая речь проклятых кваров. А потом Альгидрас вдруг встрепенулся и выкрикнул: «К оружию!»
Староста был одним из тех, кто успел дотянуться до оружия, хотя уже понимал, что силы неравны. В тот миг он вспомнил слова Главного жреца о том, что он станет последним старостой хванов, и понадеялся, что жрец смог утешиться тем, что боги его не обманули, прежде чем кварское копье бросило его, точно куклу, на ступени храма.
Староста тоже попытался этим утешиться. Да только утешения не было. Сквозь звон клинков и крики он слышал голос жреца: «Накличешь беду на весь род!» И от этих слов больше не хотелось смеяться. И жить больше не хотелось. Он видел, как упал на землю пронзенный кинжалом Альгидрас, видел гибель своего старшего сына. Но в тот миг думал только о том, что боги вот-вот принесут ему милосердную смерть, и он желал ее, чтобы больше ничего не видеть, не вспоминать то, чего уже не исправить и не искупить. И за миг до того, как упасть на землю, он вдруг понял, что так ни разу и не спросил у Альгидраса, увидел ли старый разбойник Харим древние стены Савойского монастыря или же не сумел перенести тяготы путешествия и простили ли его боги.
А потом мир старосты хванов заволокло серым туманом. Серым, как глаза девочки, что он не видел почти двадцать лет… как глаза его последнего сына. А после все вокруг стало алым, и староста шагнул в пустоту.
Неведенье легким уютным покровом
Тебя укрывает от бед и напастей.
Не трогай той правды ни думой, ни словом.
Еще никому в правде не было счастья.
Глава 16
Промучившись полночи без сна, я пришла к неутешительным выводам. Как ни крути, Альгидрас оставался единственным человеком, на которого я могла положиться, и тот факт, что мы умудрялись вывести друг друга из себя в течение пяти минут, дела не менял. Мне просто нужно изменить тактику: отбросить все личное, все то, что мешает думать и уводит мысли не туда. Моя главная проблема в том, что я умудрилась увидеть в нем… мужчину. Как бы смешно это ни звучало. Это отвлекало и заставляло чувствовать себя девчонкой, к тому же обиженной, потому как объект внимания это самое внимание не просто игнорировал, а решительно пресекал любые попытки его проявить. Значит, нужно это прекратить. Хванец он там или нет, последний в роду или первый. Это все лирика.
Я потерла виски и поудобнее устроилась на пуховой подушке. Реальность такова, что только трезвый взгляд на вещи и на людей даст мне шанс… выжить. Потому что, как бы чудовищно это ни звучало, «кого-то из нас пытались убить».
Итак, у того, кто хотел нас убить, должна быть причина.
Альгидраса здесь не любят. Это очевидно. Раньше мне казалось, что больше всех его ненавидела Всемила, а сейчас я поняла, что глупости все это. Всемила просто ревновала мальчишку к брату. Она не представляла опасности. Почему-то я не могла представить ее в роли заказчика убийства. Кто ненавидел Альгидраса всерьез, так это… князь. Князь Любим по какой-то одному ему ведомой причине ненавидел всех хванов, а в жилах Альгидраса текла хванская кровь. Сколько бы времени он ни прожил среди свирцев, он отличался от них каждым жестом, каждым словом. Мог ли Любим хотеть смерти Альгидраса? Если его ненависть была достаточно сильна, мог. Были ли у него средства? Да сколько угодно! У него тут целая дружина. Но откуда тогда о проклятых фонарях узнал Миролюб? Заодно с отцом? В это не хотелось верить до жути, хотя я понимала, что поверить надо бы, ведь никаких объективных доказательств невиновности Миролюба у меня нет.
Еще смерти Альгидраса могли хотеть сами свирцы. Почему нет? Он тут за год наворотил дел. Но здесь я все равно ничего никогда не узнаю. Поэтому и гадать бессмысленно.
Оставался еще один момент. Самый пугающий и неприятный. Убить хотели меня. То есть Всемилу. Это мог быть кто-то, кто точно знал, что Всемила мертва, а я – самозванка. И вчера вечером я видела такого человека. Что подумал Ярослав, увидев живую Всемилу? Существуют ли какие-то объяснения подобному в этом мире?
Пора составлять список вопросов. Вопрос номер один: что должен подумать местный житель, увидев перед собой ожившего покойника? Вопрос номер два: Миролюб.
Я закрыла глаза и вспомнила Миролюба на поляне во время состязания. Похож ли он на убийцу? Я едва не застонала. Ну откуда я могу знать, как должен выглядеть убийца?! В фильмах две крайности: это или маньяк, которого боишься с первого кадра, или самый милый парень в течение всего экранного времени, и уже в конце ты сидишь в шоке с вопросом: как он мог? Он же брат (сват, муж, любовник) главной героини. Миролюб: ясный взгляд, открытая улыбка. Я вспомнила, как он обнимал сидевшую у него на коленях Злату, как смеялся с Радимом, как хмурился на злые слова князя в адрес хванов. Мог он попытаться убить меня или Альгидраса? Мне он казался славным парнем. Но при этом он умел обращаться с оружием, был сыном князя и имел личную
