чем чувствовать в сердце острие кинжала. Смотреть, как Крес касается ее. Словно имеет право. Дергает за руку, трясет, как одну из прочих, незначимых. Просто видеть рядом. Беспомощную, словно мотылек в паутине, хрупкую и прекрасную. Мою. Будто я и вполовину не разглядел ее прежде. Будто не смотрел, ослепленный сводящим с ума инстинктом. Другие меркли, казались неживыми фальшивками. Нет… другие просто не существовали. Другие не нужны.
Наши обычаи лгали, утверждая, что одна женщина не может совместить в себе четыре достоинства: Душу, Тело, Сердце и Разум. Либо оберегали, зная заключенную в их единстве силу, потому что я пропал. Потеря разворотила во мне аномальную черную дыру. В самой груди. Высасывала жизнь по капле, заставляя хвататься за фантомы. Грезить ее голосом, запахом, вспоминать все, что раньше казалось неважным, ловить отголоски присутствия. Я даже не понял, когда это произошло, в какой момент. Казалось, так было всегда. Мне не дышалось без нее.
Как учат наши учебники истории, тогда, много лет назад, мятежные семьи Красного Пути были изгнаны из-за предательства женщины — жены одного из моих предков. Обоснованные обиды соединились с культом коренных жителей Астора. Женщин отстранили от чего бы то ни было, превратили в функцию. На деле — отгородились, чувствуя собственную слабость. И стали еще слабее. Сила не в том, чтобы отвергнуть, а в том, чтобы признать. Если мой отец и прочие до него отвергали целостность женщины, значит, чувствовали опасность и свою уязвимость. Но не учли очевидной вещи — мужчина тоже может предать.
При взгляде на Креса, от которого меня отделяла лишь ритуальная пирамида, я кипел, призывая на помощь все свое самообладание. Это был выстрел в спину. Подлая западня, которую не ждешь от того, кто близок. Отец оказался глуп в своей самонадеянности. Столько лет его держали в дураках… и меня вместе с ним. Впрочем, я давно замечал эти проблесковые маячки: в мелочах, во взглядах, в неосторожных словах Креса. Но не принимал в расчет. Считал отголосками детского соперничества.
Мне хватило выдержки не поднимать шума. Едва хватило… И убедить отца, остеречь от громких опрометчивых шагов, которые могли все испортить. Официально принцесса Амирелея была серьезно больна. Для всех… включая брата. Я много раз почти сорвался, не в силах больше вести эту игру. Но довел до конца. Крес все сделал сам: отыскал ганорку на Эйдене, прикрываясь моим именем, конвоировал на Умальтахат-Ганори, не понимая одного — он уже попался. И за этим стоит более могущественная сила, чем я. Оставалось лишь вытерпеть, чтобы он не соскочил с крючка. Его подвела поспешность, опьянение близкой победой.
Я опередил его на несколько часов. И это было самым невыносимым — ждать. И смотреть, как Мия бьется в его руках. И снова ждать, чтобы у Креса не осталось ни единой возможности вывернуться. Готовящийся брак был оглашен при свидетелях. Теперь можно было ставить точку.
Я стиснул пальцы на тонкой ледяной руке Мии, чувствуя, как в груди все замирает. Ответил на вопрос старшего жреца о препятствиях:
— Разумеется, я против.
Я поднял капюшон, скрывающий лицо, смотрел сверху вниз на них обоих. Готов был поклясться, что заметил в необыкновенных глазах Мии искры ликования. Но вынужден был оторваться от ее прекрасного лица, снежно-белого в ровном холодном свете пирамиды. Чтобы посмотреть на брата. Он был совершенно растерян. Жалок. Настолько, что на мгновение мой гнев сменился презрением. Но лишь на краткий миг.
Казалось, я распадаюсь на атомы, сгораю, ощущая, как кровь становится раскаленной лавой от желания оторвать ему голову. Но это было бы слишком легко. Его надлежит конвоировать на Фаускон и судить за измену. Вместе с его отцом, знавшим о подлоге. Но… это было выше меня.
Я обошел пирамиду, сгреб его за ворот куртки и ударил по морде так, что, казалось, в кулаке раздробились кости:
— Ты идиот, Крес.
Он рухнул навзничь с глухим тяжелым звуком, ударился затылком. Мелькнула мысль, что может не подняться. Но Крес шевельнулся, лежал в пыли, прикрывая пятерней разбитое лицо. Между растопыренных пальцев показалась тонкая струйка крови. Вокруг висела мертвая тишина, лишь надрывалась отвратительным треском какая-то местная живность. Наконец, глупец с трудом сел, корчась от боли, звучно сплюнул кровь вместе с крошевом выбитых зубов. И его лицо исказило подобие пугающей улыбки:
— Ты опустился до мордобоя из-за шлюхи, Тарвин? У всех на глазах?
По крайней мере, он не унизился до ложных оправданий. Я проигнорировал эти слова. Повернулся, отыскивая взглядом Селаса:
— Забирайте его.
Крес зашипел, выставил перед собой окровавленную руку:
— Стой. Сделай мне одолжение, брат, я хочу пойти сам. Своими ногами. Подаришь мне такую милость?
Это было понятным желанием. Крес все еще оставался асторским принцем. Я поднял руку, приказывая конвою остановиться. Молчал, наблюдая, как тот, кого я, оказывается, совсем не знал, катается в пыли в немощных попытках подняться. Крес встал на четвереньки, подполз к пирамиде и несколько раз пытался подняться на ноги, цепляясь за опору. Но ничего не выходило. Судя по тому, как он рухнул — наверняка получил сотрясение мозга, нарушившее координацию.
Наконец, ему удалось. Это ознаменовалось увечной улыбкой. Крес оторвал от пирамиды одну окровавленную руку, расставил ноги. Оторвал вторую и с триумфом показал толпе открытые ладони. Покачнулся, едва сохранив равновесие, но снова с усилием выровнялся.
Я непростительно поздно осознал, что стал зрителем очередного фарса. Крес снова неуклюже покачнулся, и в мгновение ока оказался за спиной растерянной Мии. У ее тонкой белой шеи сверкала полоса полированного металла.
Крес удовлетворенно оскалился:
— Ну, что, Тарвин? Можем договориться, — он скреб острием по ее коже, поддевал многочисленные шнурки висящих на шее варварских амулетов. — Или моя, или ничья. Я успею раньше выстрела, ты знаешь. Дядя не оценит потерю такого ценного трофея.
Успеет, увы. Я снова подал охране знак не двигаться. Медленно кивнул, едва держа себя в руках. От напряжения звенело в ушах.
— Может, ты и прав. В конце концов, это всего лишь политика.
Казалось, Крес сам не ожидал такого ответа. Его глаза бегали, рука, сжимающая кинжал, неуверенно ходила, поддевая звенящие амулеты на груди Мии. Снова и снова.
— Так ты согласен?
Я медлил, тянул время, давая ему надежду. Не отрывал взгляд от вооруженной руки. Вдруг заметил, что шнуры амулетов оплетают ее, словно лоза. Незаметно, но неотвратимо. Вместе с металлом, словно заключая оружие в ножны. Я никогда не видел подобного, едва не выдал собственным взглядом.
Крес напрягся, почуяв неладное:
— Так ты согласен?
Я кивнул:
— Да. Я зову жрецов.
Я сделал вид,
