Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
Фома глотнул. Это было вино, легкое и молодое, оно слегка щипало язык.
— И мы наконец-то сможем жечь огни! Жечь наши веселые огни, не боясь, что нас найдут с воздуха.
— Вы никогда не сможете жечь огни, Балор. Люди не допустят этого. Они пошлют самолеты с Суши. Пошлют войска. Всю Дельту превратят в минное поле, как это было во время той войны.
— Та война была давно, — отмахнулся Балор. — А Дельта — наша.
Фома вернул кубок.
Бесконечная война, — подумал Фома. — По крайней мере, до тех пор, пока не истребят всех кэлпи. Несмотря на всю их честь. Или благодаря этой чести. Лучше бы они по-прежнему были трусами. Пока кэлпи были трусами, у них был шанс.
— Где вы жили раньше, Балор?
— Мы всегда жили здесь. Всегда жили в Дельте. Дельта — наша.
— Ты врешь, Балор. Раньше не было никакой Дельты. Земля была сухая.
— Как — сухая? — удивился Балор. — Совсем? Никакой воды?
— Нет, — сказал Фома, — я читал в учебнике, что по ней текли реки, но с одного берега такой реки можно было увидеть другой берег. Я видел старое кино. И тогда везде были люди. Везде-везде. Где были вы? Почему тогда не нападали на людей?
— Я не помню так далеко, Фома. Барды помнили. Бардов больше нет. Ты наш бард, ты помнишь про то, что было до Дельты. Это замечательно.
— Прежде мир принадлежал людям. Потом пришла Большая Вода, и он изменился. Потом появились кэлпи. Потом случилась большая война. Кто начал войну, Балор? Почему вместо того, чтобы воевать, люди и кэлпи не попытались подружиться? Почему истребляли друг друга?
— Это люди нас истребляли, — возразил Балор. — Мы воевали честно.
Фоме показалось, будто он ходит по кругу. Барды поют, и трусливый делается смелым. Барды поют о честной войне. Почему ни один из бардов не попытался спеть о мире?
— Ты — наш бард, — льстиво сказал Балор. — Наше гнездо прославилось благодаря тебе.
Он положил ладонь Фоме на плечо и притянул его к себе. Фома стряхнул с плеча чужую зеленую руку.
— Не хочешь поиграть со мной, бард? — Балор улыбнулся широко и доброжелательно. — Ну-ну, не сердись. Для меня тут нет обиды — бард принадлежит сам себе.
Фома встал. Повсюду на тростниковых настилах, на досках, уложенных поверх высоких свай, веселились кэлпи. Веревочные лестницы колыхались на легком ветру, к ним для красоты были привязаны зеленые ленточки. Всюду были кэлпи, они шумели, пили из серебряных и деревянных резных кубков, жарили на раскаленных камнях, на потайных костерках водяных змей, сидели на тростниковых циновках, на перекладинах в развилках деревьев, на зеленой траве… Некоторые сидели парами, тесно сплетя руки. От таких Фома отворачивался, делая вид, что смотрит в другую сторону.
Ни одной женщины, подумал он, ни одного ребенка. Наверное, они прячут их в недоступных густых плавнях — километры и километры зелени и воды, то, что с самолета кажется сушей, а на самом деле трясина, зыбкое месиво, обманчиво прикрытое сверху плавучими островками, ряской, тиной… А где прячется она? Где-то совсем рядом, совсем рядом. Иначе откуда этот зов, эта тоска по недостижимому?..
Он шел меж спящих, меж сплетенных тел, вдруг настала ночь, совершенная, тихая, звездная ночь, звезды отражались в воде, он никогда не думал, что от звезд на темной воде могут быть дорожки… Где-то за его спиной раздался всплеск. Ондатра нырнула, оставив на воде темную прореху. Там, за деревьями, если пройти чуть вглубь и влево, если свернуть на эту тропу…
Тропа по бокам поросла колокольчиками-тройчатками, самосветящимися бледным светом, а в конце пути была поляна, окруженная густыми зарослями ивняка, и в самом сердце этой поляны стояла она и тоже светилась, словно цветы-тройчатки, словно прекрасный опалесцирующий сосуд, словно мраморная статуя, погруженная в толщу зеленой, пронизанной солнцем воды.
— Откуда ты взялась? — спросил он.
Ни одна лодка не подойдет к лагерю кэлпи бесшумно, ни один пришелец не останется незамеченным… И все-таки вот она, стоит тут, перед ним, стоит и светится…
— Я умею открывать тропы, — сказала она.
— Открывать тропы?
— Да. — Она улыбнулась и приложила прохладную руку к его щеке. — Помнишь, тогда, в вашем парке, на насыпи? Тропу можно открыть в любом месте, лишь бы на другом ее конце были деревья.
— Это ваша кэлпийская магия? — спросил он шепотом.
— Да, — кивнула она, — это наша фоморская магия. Ты избегаешь называть нас нашим тайным именем? Но у тебя у самого наше имя, маленький бард.
— Это случайность.
— Да, — согласилась она, — это случайность.
Колокольчики-тройчатки пахли так, что у него перед глазами плавали белые точки. Потом он понял, что это золотоглазки, они окружили его, их прозрачные бледные крылышки трепетали у его век.
— Они всегда приходят, когда приходишь ты?
— Нет, — сказала она, — они всегда приходят, когда приходишь ты. Ты пел моим людям, я знаю.
— Да, я спел им четыре раза. Один раз — песню битвы, другой раз — песню смерти, третий раз — песню хитрости и четвертый раз — песню славы.
— Как ты вырос, маленький Фома!
Он молчал. Личинка вертячки, думал он, зов, который нельзя преодолеть…
— Мне не следовало приходить сюда, — сказала она, — но я пришла. Что ты со мной делаешь, маленький Фома?
— Зачем я тебе? — спросил он хрипло. — У тебя есть твои воины.
— У меня есть мой бард… Наконец-то у меня есть мой бард. Я выбрала тебя и не ошиблась.
Она прильнула к нему, руки ее были точно две серебристые рыбки, они скользили по его телу, это было щекотно и сладко…
Он отстранил ее, и рыбки-руки в удивлении метнулись прочь.
— Сегодня я помогал воевать со своим народом. А человек из моего народа пытался убить меня.
— Это значит, ты становишься взрослым.
Я взрослый, подумал он и обнял ее. И она прошептала ему в ухо теплым дыханием:
— Ах, что ты со мной делаешь!
Он целовал ее волосы, они были теплыми и пахли мокрой лесной зеленью и белыми цветами, целовал ее маленькие уши, нежные, словно перламутровые раковины, целовал ее глаза, прикрытые бледными веками с синеватыми прожилками.
Руки ее заплелись у него на шее…
Если я не скажу ей сейчас, когда я смогу это сказать, подумал он в тоске. Кому? Элата бы меня не понял. Ингкел презрительно скривился бы, Балор рассмеялся. Ни мертвым, ни живым… никому… только ей.
Он отстранился, по-прежнему удерживая ее руки, чтобы она не убежала далеко.
— Я бард, я должен петь. Но сегодня я спел твоим, и погибли мои. Наверняка погибли… А кэлпи…
— Фоморы, — поправила она и сдула прядку, упавшую на лицо.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
