Только не слишком далеко, чтобы она всегда была у меня на виду.
Через какое-то время медсестра, ранее отправлявшая нас с мужиками к проктологу, вышла из кабинета доктора вместе с пациенткой, уведомив нас, что мы можем зайти.
Тамара Петровна Зеленова не создавала впечатление покладистой, добродушной женщины. Скорее наоборот, была своеобразна, горда и норовиста. Уже битый час мы с Пашей упрашивали её свидетельствовать в суде против Кирилла Карпова, а Щёголев засыпал её профессиональными доводами, уговаривая поступить по совести.
В ночь изнасилования именно она дежурила в отделении, и она осматривала Крис, вынося заключение, что акт был насильственным. По сути, эта докторша была одним из главных свидетелей, которые могли помочь засадить гада за решётку. Но вот уже около получаса мы втроём, как болваны, топчемся на одном месте, а она стоит на своём: «Нет, — говорит, — не было такой пациентки, и никакого изнасилования не было».
Я раздражался с каждой минутой всё сильнее, понимая, что доктор Зеленова нам не помощник, а без её заключения — дело будет казаться притянутым за уши. Щёголев продолжал задавать наводящие вопросы, и Зеленова выглядела убедительно в своей лжи, пока не дала осечку в одном из ответов.
— Вы же говорили, Тамара Петровна, что пациентки Белецкой у вас не наблюдалось, — тут же зацепился Щёголев. — Теперь вы говорите, что Белецкая сама спустя пару минут после осмотра призналась в том, что акт был добровольным. Как так получается?
Паша, сцепив зубы, с ледяной сталью во взгляде пялился в окно. Такое несвойственное для него состояние — обычно он умеет сохранять спокойствие, как внутри, так и снаружи. Но он точно знал, где правда, а где враньё, и теперь с немалым усилием сносил тот факт, что эта старая докторша неприятного вида, пытается оправдать свою нечестность. А я с силой сжимал руки в кулаки, чтоб не дать волю гневу, и не превратить этот стерильно-чистый белоснежный кабинет в руины, и не сцепить пальцы вокруг морщинистого горла Зеленовой.
— Нет, вы ошибаетесь, Олег Тимофеевич. Я сказала, что она не была жертвой насилия. Она была несовершеннолетней, насколько я помню, пришла с матерью. Видимо, боялась признаться, что сама разрешила мужчине… Ну вы понимаете меня.
Но Щёголев был непреклонен.
— Боюсь, доктор, вы сказали то, что сказали. А именно, цитирую: «Никакой пациентки Белецкой у меня не было. Покиньте мой кабинет». Так? Можете не отвечать, весь наш разговор записывается на диктофон, и уже на основе того, что вы наговорили, вас можно осудить за дачу ложных показаний и подделку документов. А это приговор от двух до пяти лет, лишение лицензии на врачебную практику, и, что немаловажно в нашем обществе, потеря доброй репутации среди коллег, знакомых и просто людей, которые некогда доверяли вам своё здоровье, — Олег Тимофеевич придержал многозначительную паузу, впиваясь пронзительным взглядом в недовольное лицо Зеленовой.
Её подбородок дрогнул, губы сжались в тонкую нить. Она подалась вперёд, сцепив перед собой руки в замок и, понизив голос, произнесла:
— Знаете, в своей жизни я слышала немало угроз. Вы меня не запугаете.
— Хм, и несколько из них, вероятно, поступило из уст самого Карпова, — допустил следователь. Судя по тому, как Зеленова отвернулась, Олег Тимофеевич попал в точку. — Так что же, Тамара Петровна, вас запугали или дали хорошее вознаграждение за то, что вы помогли насильнику избежать наказания? Угу, — он сделал пометку в папке, — ещё и за то, что взятки берёте, вас притянем к ответственности.
И тут Зеленова, похоже, сдалась.
— Взяток я не беру, Олег Тимофеевич, — отчеканила она.
— Значит, всё-таки, угрозы? — подытожил Щёголев.
Фыркнув, докторша встала со своего кресла, сунула руки в карманы и, обойдя стол кругом, подошла к следователю. Я почти затаил дыхание, ожидая, что же она скажет: снова огрызнётся или признается?
— Вы знаете, Олег Тимофеевич, как сложно найти хорошую работу в сфере медицины в нашей стране? А как сложно её удержать! И быть выброшенной за борт за пять лет до пенсии означает для меня смертный приговор…
— Поэтому вы решили подписать его молоденькой девочке, — парировал тот, тоже встав на ноги. Они смотрели друг другу в глаза, буквально испепеляя призрением.
— О, пожалуйста! — воскликнула она. — Ей было сколько? Шестнадцать? Семнадцать? В таком возрасте любые передряги воспринимаются куда более проще, нежели в нашем.
Такое отношение к людям меня окончательно добило. Как можно быть такой сукой? Ни чести, ни добросовестности, ни самоуважения. Разве, если Кристина была юной, можно спустить всё на тормозах? Это был самый опасный возраст для подобных передряг, даже я это понимаю, не имея ничего общего с медициной. Психика не устойчива и во всю плещет юношеский максимализм. Это было практически убийство. Да, она подписала Крис смертный приговор! И только чудом девушка осталась жива, но покалеченную психику уже полностью не исправить.
— Она пыталась покончить с собой, — сделал я шаг вперёд, искря ненавистью к этой женщине. — Это вы называете «воспринимать передряги проще»?
Щёголев протянул руку, останавливая меня в метре от докторши и спокойно произнёс:
— Денис, или держи себя в руках, или я больше не допущу твоего присутствия на допросах. Ты ведь помнишь уговор?
Я помнил. Поэтому, скрипя сердце, отступил назад и плюхнулся на кушетку. Паша сел рядом, упёршись локтями в колени, склонился вперёд.
— Он её дожмёт, — прошептал друг. — Не кипятись.
Но я не мог не кипятиться. Эта старая зараза сначала пыталась выдать Крис за шлюху, способную оклеветать человека и наврать с три короба, а теперь признавала, что считает её жизнь менее важной, чем свою, менее значимой. Она её обесценивает, признаёт, что чуть не сгубила, а я должен сидеть на этой чёртовой кушетке, с этой… жуткой штукой с подставкой для ног посреди этого чёртового стерильного кабинета, и «не кипятиться».
— То есть, вы признаёте, что Карповы угрожали вам потерей рабочего места, если вы не подделаете лист-заключение?
— Ничего я такого не говорила!
Опять двадцать пять! И как её можно понять, и как можно не придушить?
— Как тогда объясните свои слова по поводу работы, пенсии и всего прочего? — Зеленова молчала. — Если вы боитесь, что Карповы исполнят свои обещания после того, как вы дадите показания в суде, вы напрасно волнуетесь, — сменил тактику Щёголев. — После такого громкого заявления им не видать свободы долго, так что доработаете спокойно три года, заслужите стаж и айда на пенсию, внуков нянчить. Совесть свою заодно очистите.
Шумно выдохнув, Зеленова, хоть и нехотя, но поведала абсолютно всё, что нам требовалось знать. Оригинальный лист-заключение пообещала восстановить через архив в течение нескольких дней,
