А сегодня был праздник Спасителя. На этот раз день выдался ясный, солнечный, и я смотрела, как паломники идут в церковь по мосту из барж, а потом возвращаются, неся зажженные свечи. Трудно поверить, что всего год назад моя жизнь была совершенно иной. Но я ничуть не жалею о перемене — ведь у меня теперь есть Анджело. Я люблю его всем сердцем. Даже не знала, что люди способны на такую любовь.
Глава 39
Джулиет. 23 октября 1940 года
До чего же странный это был год! В Венеции ничего не изменилось, разве что еды стало мало. Теперь продукты не подвозят из Венето так четко, как раньше. Думаю, продовольствие уходит, чтобы кормить большие города вроде Милана и Турина, где на заводах производится военная техника. К счастью, моя подруга графиня Фьорито, которую я регулярно навещаю, устроила у себя огород и снабжает меня свежими овощами. Но это скоро закончится, потому что внезапно похолодало и начались дожди.
Графиня утроила свои усилия по освобождению евреев из нацистской Германии. Странно и жутко, на самом деле: нацисты так явно дают понять евреям, что не желают иметь с ними ничего общего, и в то же время не выпускают их из страны.
— Не знаю, сколько я еще смогу этим заниматься, — сказала мне на прошлой неделе графиня. — Теперь мы союзники этих немецких агрессоров, и наше правительство придерживается гитлеровской политики. Там уже додумались до плана заставить всех евреев носить звезду Давида и переселить их в гетто.
— И вас это тоже коснется? — спросила я, и мое сердце подпрыгнуло от страха.
Графиня улыбнулась.
— Деточка моя, никто же не знает, что я еврейка. А те, кто знает, легко забудут, ведь они ценят все, что я делаю для города. Так что не волнуйтесь обо мне, я в полной безопасности. А вот за вас мне тревожно.
— Думаю, со мной все будет в порядке, — сказала я. — Лео научил меня, как сказать по-венециански «ясное дело, у меня есть удостоверение личности» и всяким другим полезным, но не очень вежливым фразам. Большинство карабинеров привезли с юга, они не понимают здешнего языка.
Графиня-потянулась и положила мне на колено свою худую костлявую руку.
— Я бы хотела попросить вас о небольшом одолжении.
— Конечно, — сказала я, — вы же так много для меня сделали.
— Мне бы хотелось, чтобы вы кое-кого встретили на вокзале. Иозеф больше не со мной, я отослала его к другу. Умберто слишком стар для таких подвигов и к тому же не одобряет то, что я делаю. Из слуг при мне сейчас только совсем юная девчушка, и она для этого совершенно не подходит.
— А как же Витторио? — спросила я. — Что-то не видела его в последнее время. Может быть, он уехал?
— Витторио знает, кто мажет масло на его хлеб, ответила она, чуть улыбнувшись. — Он сумел затесаться в ближний круг Муссолини. Похоже, там так или иначе заинтересованы в приобретении произведений искусства.
— Ничего себе, — сказала я, на самом деле чувствуя облегчение оттого, что Скарпа больше не ошивается вокруг графини. — Хорошо, буду рада помочь. Кого там нужно встретить на вокзале?
— Дочь Антона Готтфрида, бывшей первой скрипки оркестра венской государственной оперы. Отец девочки сидит под домашним арестом в Вене, опасается за свою безопасность и хочет вывезти дочку из страны. Сейчас как раз представился такой шанс. Ханни училась в школе при францисканском женском монастыре, пока ей не запретили. Похоже, тамошние монахини тепло к ней относятся. Две из них отправляются на этой неделе в паломничество в Рим, Они согласились взять Ханни с собой. Когда их поезд остановится в Милане, девочку пересадят на другой, до Венеции. Она приедет в пятницу, в районе полудня. Вы сможете ее забрать?
— Конечно, — сказала я. — Как она выглядит?
— Понятия не имею, — рассмеялась графиня. — Двенадцатилетняя еврейская девочка из Вены. Я даже не знаю, говорит ли она на каком-нибудь языке, кроме немецкого. Как у вас с немецким?
— Боюсь, что никак. Но, может быть, она учила в школе английский или французский.
— Будем надеяться, иначе нам предстоят трудные деньки. — Она улыбнулась. — Я попытаюсь вспомнить идиш, но мне не приходилось на нем говорить с раннего детства. — Тут ее улыбка увяла. — А еще будем надеяться, что в поезде не устроят проверку документов.
Конечно же, я нервничала, когда стояла на вокзале, ожидая поезда, который должен был привезти австрийскую девочку. Что, если она не пойдет со мной? Вдруг у меня не получится наладить с ней контакт? Вдруг эти бандиты-карабинеры выследили ее и догадались, что она еврейка? Когда поезд, пыхтя, подкатил к платформе, мое сердце отчаянно колотилось. В клубах пара стали появляться пассажиры. Уверенные, спешащие дельцы, провинциальные бабульки с мешками продуктов, явно предназначенных для городской родни, и, наконец, — бледная тощенькая девочка с тугими косами и с чемоданчиком, которая смотрела по сторонам большими испуганными глазами.
Я подошла к ней.
— Ханни? Ханни Готтфрид?
— Йа. — Ее глаза нервно забегали.
— Ты знаешь итальянский? — спросила я.
Она покачала головой.
— А по-английски говоришь?
Она покачала головой еще раз и сказала:
— Je parle un peu français.
— Eh bien, moi aussi[22], — ответила я и объяснила, что меня прислала графиня Фьорито. Что я отвезу Ханни к графине на виллу.
Обеспокоенное, напряженное личико расцвело улыбкой.
— Сейчас мы туда поедем, — сказала я. — Она живет на острове. Там очень красиво. Тебе понравится.
Девочка взяла меня за руку, и мы пошли к причалу вапоретто. В поездке никаких затруднений не возникло, но, увидев величественные кованые ворота, моя спутница явно заколебалась и спросила меня по-французски:
— Она здесь живет?
Я кивнула.
— Тебе тут будет хорошо. Еда у нее хорошая. А она — очень добрый человек.
Ханни чуть кивнула, храбрясь. «Бедная малышка, — подумала я. — Оставить семью, с которой один бог знает что будет, и проделать весь этот путь в одиночестве». Мне страшно захотелось обнять ее, но вместо этого мы двинулись к входной двери. Графиня сама открыла нам и посмотрела на мою спутницу.
— Майн либ мейдл. Ду бист ойстер гефар мит мир, — сказала она, вероятно, на идише и обняла девочку.
Я никогда раньше не видела, чтобы графиня так открыто демонстрировала чувства. Она явно была тронута. Я заметила, как она вытирает глаза, пропуская Ханни в дом.
— Извините, — сказала она мне по-итальянски, — просто она выглядит точь-в-точь как я в таком возрасте. Я тоже была ребенком, которому пришлось бежать. Бедная крошка. Как знать, увидит ли она когда-нибудь своих родителей…
