Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
Но даже если предположить, просто предположить, что прыжковый двигатель уцелел, от этого станет только хуже. Что толку от вычислителя без координат? Что толку от координат без двигателя? Что толку от двигателя без корабля, рассчитанного на полеты в космосе…
Такого, как, скажем, болид-истребитель, класса земля — орбита — земля.
— Бред, — пробормотал Гот, и Зверь тут же развернулся к нему:
— Тебе спать пора, Дитрих. — В монгольских глазах тлеет беспокойство. Зрачки, как черные свечи, мерцают, тянут, манят туда, в темноту, в огонь. Спать. Да. Надо спать.
ЗА КАДРОМ
Оказывается, мир не ограничивался пределами собственной квартиры, салоном автомобиля и рабочим кабинетом. В мире и вправду было небо. Генерал Весин приобрел странную, его самого удивляющую привычку смотреть вверх.
Раньше он не задумывался о том, что шторы на окнах — изузоренный цветочками тюль — можно отодвинуть. Зачем, собственно? Свет через них проходит, а разглядывать, что там делается, на улице, — кому это надо?
Жалюзи в своем кабинете он трогать не рискнул. Увидит кто-нибудь, что министр внутренних дел в рабочее время небом любуется, — не поймет. Это не преступление, конечно, но, как-то не принято. Тем более что на работе дел хватало. Жизнь шла своим чередом, и помимо Зверя было чем заняться.
Дома — дело другое Там картины, там книги, испещренные пометками на полях, там террариум с ленивым, сонно ползающим под яркими лампами удавчиком. Бешеных денег стоил змееныш, но заводить кого-то попроще Николай Степанович не рискнул. Одно дело, когда человек заводит экзотическую зверушку, которую не стыдно показать гостям, и совсем другое, когда он поселяет в своем доме ужа или, там, гадюку. Зачем генералу милиции гадюка?
Вопросы, вопросы… Чем их меньше, тем лучше.
Весин учился видеть. Учился понимать. Учился двигаться.
Он от природы был ширококостным, грузноватым, кряжистым, а занятия спортом, которые генерал не забросил и по сей день, слепили из столь благодатного материала настоящего тяжелоатлета. Это приводило в восхищение жену Николая Степановича. Да и молоденькие девочки, с которыми, что греха таить, случалось иногда развлечься, тоже бывали приятно удивлены, не обнаруживая у пожилого генерала ни висящего брюшка, ни чрезмерных жировых отложений. Все в порядке было. Но как трудно оказалось заставлять свое, всегда послушное, могучее, безотказное тело двигаться гибко. Неспешной мягкости движениям хватало всегда — несколько гипертрофированные мышцы способствовали. А вот гибкости, скорости, точности им ощутимо недоставало.
Когда удавчик был сыт, он спал или лениво перетекал по просторной вольере, струился блестящий узор на пестрой чешуе, катались под тонкой шкурой подвижные мышцы.
Не двигаться — течь. Сытая безмятежность — не просто медленная плавность движений, это грациозность и изящество, и выверенная экономность каждого жеста.
Голодный змей превращался в комок мускулов и нервов. Николай Степанович выпускал кроликов прямо на ковер в кабинете. Длинноухие, пушистые зверьки цепенели от ужаса, а удавчик взбесившейся пружиной швырял себя к жертве. Он не промахивался. Никогда. Он заглатывал пищу и очень скоро вновь становился спокойным.
Вот это было понятно. Стремительный бросок, смертельный удар, сокрушающий кости захват — как просто!
Змей не любил и боялся хозяина Голодный, мог укусить. Сытый, предпочитал убраться подальше от человека.
Весин смотрел на небо за окном, видел небо на картинах, наблюдал за удавчиком. Мир, ставший неожиданно просторным, требовал осмысления. Запросы этого, нового, мира были велики. Стать Зверем? Нет, сначала стать змеей, сытой змеей, которая брезгует всем, что не пытается нарушить ее спокойствие. Зверь жил именно так. Сытый, он прятался от людей, от еды, от хозяина. Голодный — выходил и убивал.
Николай Степанович ни в коем случае не собирался убивать кого бы то ни было.
Однажды он в очередной раз открыл вольеру, протянул к удавчику руку. Змей неспешно и благосклонно скользнул чешуей по раскрытой ладони, чуть сдавил запястье, перебираясь выше, и наконец разлегся на плечах, умостив плоскую голову на открытой полоске кожи между ухом и воротником джемпера.
Николай Степанович поднялся на ноги. Он видел себя в зеркале, он видел начало своего подъема и видел его завершение. Но он не сумел разглядеть движения, хотя мог бы поклясться, что двигался медленно и плавно. Как змея. Как сытая змея.
Как Зверь?
Кем же надо стать, чтобы придумать себе сказку о живых машинах? Нет, не совсем верно. Не только машины наделены жизнью и душой — все вокруг, все, созданное руками человека, живет, чувствует, умеет любить, ненавидеть, быть равнодушным. До какой смертельной грани нужно довести свое одиночество для того, чтобы эта сказка стала реальностью?
Любой человек хочет, чтобы его любили. Уж тем более, в этом нуждается любой ребенок. Взрослые люди сходят с ума, осознав себя одинокими, дети придумывают себе сказки. Когда Зверь понял свою чуждость? В четырнадцать лет он был уже вполне взрослым и все-таки оставался ребенком. Он не сошел с ума и не придумал сказку. Он сделал так, чтобы с ума сошло все вокруг.
Николай Степанович не был одинок. Хуже того, в последние месяцы он склонялся к мысли о том, что людей вокруг могло бы быть и поменьше. Отвлекали люди. Все они чего-то хотели, все они полагали, что имеют исключительное право на его, Николая Степановича, внимание, все они… да просто были. И ничего с этим не поделать — работа такая. Весин был сытой змеей, ему все больше хотелось забраться в прогретый солнышком тихий уголок и свернуться там в одиночестве.
Супруга — умничка, золотая женщина, не испугалась огромного паука, который по-хозяйски обосновался прямо в спальне Николая Степановича. В компанию к удавчику. Она лишь ласково потрепала мужа по все еще густым волосам:
— Может, К дочкам съездим, с внучатами повидаешься?
Мысль была хорошая, и, несомненно, в самое ближайшее время ее следовало реализовать. Но… чуть позже. Еще чуть-чуть. С пауком не все было понятно. Весину уже до физической боли не хватало Зверя. Черт с ним, не хочет работать — не надо, хочет остаться свободным — его право, но пусть объяснит, пусть объяснит, скотина, что думают пауки, кошки, стены домов? Есть ли что-то больше видимого неба9 И какое оно, настоящее одиночество?
Может быть, все дело в отношении к себе? Сознавать свою ненормальность очень больно, еще больнее жить с уверенностью в том, что ты настоящий, ты, такой, какой есть, должен быть уничтожен. Что любой человек, узнавший о тебе правду, обязан убить. И ничего, кроме страха и отвращения, не прочитаешь ты в чужом взгляде, если снимешь маску.
Не над людьми, но вне людей. Ты — другой.
«Я — другой», — сказал себе Весин. Попробовал слова на вкус.
Несколькими неделями раньше он не смог бы разглядеть в них смысла, но сейчас, когда мохнатый паук щекотал лапами тыльную сторону ладони, а удавчик уютно свернулся на коленях… сейчас в этой короткой фразе что-то зацепило
Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128
