Книга Афанасьева, стой! - Олеся Стаховская

Я уже третий час сидела в больничном коридоре, сжимая руками гудящую от безостановочных рыданий голову. После того как Семёнова увезли в операционную, позвонила его маме и сообщила о случившемся. Та запаниковала, понятное дело. Пришлось успокаивать её и врать, что всё не так страшно, как кажется на первый взгляд, хотя на самом деле всё было гораздо хуже.

– Вы Арина? – неожиданно прозвучал вопрос.

Подняла глаза. Напротив меня стоял немолодой мужчина. Статусный, собранный, деловой. Я не знала его, но он одним своим видом будил во мне идеального сотрудника. Хотелось встать по стойке смирно и отчитаться о результатах работы. Большой начальник, одним словом.

– Да, – ещё кивнула, вдруг не расслышал.

– Маша! – позвал он супругу. – Иди сюда, я нашёл её.

Мама Семёнова оказалась приятной ухоженной женщиной. Ухоженный вид, правда, несколько портили дрожащие губы и поплывшая тушь. Через пару часов вся эта тушь будет на щеках и подбородке. Как у меня.

С Марией Аркадьевной мы поняли друг друга без слов. Кинулись обниматься и дружно разревелись. Папа Семёнова – Пётр Алексеевич – прижал нас к груди, положил руки на плечи.

– Ну всё, девочки, всё, – успокаивал нас мужчина. – Что же вы его хороните раньше времени?

Мы с Марией Аркадьевной синхронно вздрогнули.

– Ты, Петя, совсем больной, да? – злым шёпотом поинтересовалась женщина, отстраняясь от меня и мужа и вытирая щёки. – Зачем говоришь такое?

Вот это мне знакомо! Сработаемся! Однозначно.

– Как это произошло? – спросил у меня Семёнов-старший.

– Я тебе скажу как! – неожиданно вскинулась Мария Аркадьевна. – Это всё его проклятая работа! Я чувствовала, сердцем чувствовала: рано или поздно что-то такое случится! Сколько раз просила тебя поговорить с ним по-мужски, убедить, чтобы он нашёл нормальную работу. С его-то образованием, с твоими связями. Но нет! Он же у нас взрослый. Самостоятельный. Он сам должен прокладывать свой путь. Вот, посмотри на плоды этой самостоятельности! – женщина обличительным жестом указала на дверь операционной. – Вот куда привёл его этот путь! А всего этого могло бы не быть, если бы ты хоть иногда вспоминал о чём-то, кроме своей работы. О том, что у тебя есть семья! Есть сын!

Мария Аркадьевна снова разрыдалась.

– Это не из-за работы, – вступилась я за Петра Алексеевича, который был совершенно ни в чём не виноват. – Это из-за меня. Лёша меня от пули закрыл. Собой.

Мои плечи затряслись, как у Марии Аркадьевны.

– Ах да, вы же работаете вместе. Алёша рассказывал. Но это ничего не меняет, – категорично отрезала она.

Видимо, обвинять мужа во всех бедах давно вошло у неё в привычку.

– Меняет. Мы в тот момент не на работе были. На улице. Гуляли. И ругааались, – последнее слово потонуло во всхлипах. – А там какая-то спецоперация была. Бандитов ловили. Но мы так ругались, что ничего не заметили. А потом он упал…

– Господи! – ахнула Мария Аркадьевна.

Я уткнулась лицом в ладони.

Через какое-то время успокоилась. Зашла в туалет. Смыла с лица грязные потёки. Потом выбралась на улицу. Мне нужно было немного пройтись. Спотыкаясь, я медленно брела в сторону Старбакса, выкуривая на ходу одну сигарету за другой. В кофейне купила кофе на вынос.

– Не знаю, какой вы любите, – сказала, протягивая кофе родителям Семёнова. – Взяла сезонный латте.

– Спасибо, Арина, – поблагодарила женщина.

Мужчина кивнул.

Мы так и сидели втроём, держа в руках остывающие стаканы. Кофе никто из нас даже не попробовал. Операция длилась шесть часов. Потом Семёнова перевели в реанимацию. Когда его выкатывали из операционной, Мария Аркадьевна схватилась за сердце. Я тоже стояла, прижав руки к груди, с тоской и болью глядя на своего жениха. Семёнов был невероятно бледен. На осунувшемся лице я не видела ни одного признака жизни. Единственным таким признаком было то, что открыто именно лицо, а не голые ступни. И это, безусловно, хороший знак.

Когда каталку увезли, Пётр Алексеевич ушёл общаться с врачами. Вернулся через полчаса.

– Состояние тяжёлое, но стабильное, – сказал он. – Врачи говорят, самое страшное позади. Несколько дней Алешу продержат в реанимации, потом переведут в палату. И можно будет его навестить. А теперь поехали домой. Арина, мы подвезём вас.

После того как Семёнова перевели в обычную, то есть не совсем обычную, а повышенной комфортности, палату, мы с Марией Аркадьевной взяли отпуска и организовали сначала совместное, а затем посменное дежурство у кровати больного. В таком дежурстве особой необходимости не было. Родители наняли Семёнову сиделку, но именно меня он просил о всяких мелочах. Воды там подать, апельсином накормить, книжку почитать.

Вначале было приятно. Потом не очень. На исходе второй недели я приходила домой и молотила подушку кулаками. Семёнов оказался очень капризным пациентом. И все его капризы почему-то доставались мне одной. То питьевая вода слишком холодная – нет, горячая – нет, противно тёплая. То из окна дует – закрой, нет, душно – открой, нет, снова закрой. То яблоко плохо очищено, шкурка в зубах застревает. То читаю я слишком быстро, слишком медленно, слишком громко, слишком тихо, слишком невнятно. То ему хочется сладкого, то солёного. В общем, понятно, каково мне было.

Как-то раз пришла пораньше и застала врачебный обход.

– Алексей, вы сегодня ещё не вставали? – поинтересовалась дама в больничной униформе.

– А разве ему можно? – удивилась я.

– Нужно, – уверенно сообщила врач. – Кроме того, он уже свободно передвигается по палате. Так ведь, Алексей?

– И давно? – я упёрла руки в бока и скосила глаза на мнимого больного.

Женщина, поняв, что выдала страшную тайну, промолчала. Семёнов ответил широкой невинной улыбкой.

– Мне так нравится, как ты за мной ухаживаешь, Ариша, – промурлыкал он. – Хотелось продлить этот приятный момент.

– Убью, – пообещала я. – Вот как только вернёмся домой, так сразу и убью.

Семёнова отпустили домой с большой неохотой. И дело вовсе не в состоянии здоровья. На нём, как я поняла, всё заживает как на собаке. Дело в том, что этот пронырливый тип умудрился обаять весь женский персонал: врачей, медсестёр, санитарок. Да его провожать полбольницы вышло!

– Господи, что же это такое! – возмущалась я, вытаскивая из карманов его одежды, которую собиралась положить в стирку, очередную записку с именем и номером телефона. – В трусы они тебе ничего не напихали?

Семёнов, лёжа на диване, приподнял резинку плавок, внимательно изучил содержимое, затем разочарованно развёл руками.

– Ну, хоть это радует! И ведь ни капли стыда! Они же отлично видели, что я к тебе каждый день таскаюсь. Но нет! Это их не остановило. Кого и когда это останавливало? И что самое поразительное, ни капли женской гордости! Вот как так можно?