Но Аурелия не беспомощное дитя, напомнил Гревилл себе. И она это уже доказала.
Он услышал шаги на дороге, ведущей от заброшенной конюшни, и решил, что время настало. Гревилл выехал на перекресток, положив руку на шпагу, и кивком приветствовал противника. Тот ответил такой же любезностью.
— Давай ее сюда, Карлос! — приказал дон Антонио.
— Я и сама могу выйти, дон Антонио. — Аурелия шагнула вперед. В руке она держала пистолет.
Господи Иисусе Христе и его маленькие рыбки! Гревиллу хотелось запрокинуть голову и расхохотаться.
Его Аурелия!.. Даже представить себе невозможно, как она это сделала, но он ничуть не сомневался, что Гарри и Алекс почти не участвовали в ее освобождении. Гревилл слышал только Аурелию.
Она прицелилась в дона Антонио.
— Застрелить его, Гревилл?
— Ну, это зависит от того, насколько ты на него обиделась, — ответил Гревилл, вытаскивая шпагу из ножен. — Если ты не очень против, я бы предпочел завершить дело по-своему… но тебе, конечно, уступлю.
— Вообще-то мне не очень нравится убивать людей, — сказала Аурелия. — Вам следует знать, дон Антонио, что о Карлосе уже позаботился князь Проков, а прямо у меня за спиной стоит лорд Бонем.
Дон Антонио не обращал на нее никакого внимания. Он смотрел на Гревилла. Кроваво-красный краешек солнца только что показался из-за горизонта.
— Значит, вот как ты хочешь завершить это, Фолконер? — Испанец тоже вытащил шпагу.
— Нет, — ответил Гревилл, спешиваясь. — Я предпочитаю честный поединок, Васкес. Аурелия, забери моего коня.
Она быстро подошла и перехватила поводья, но не могла понять, зачем он это делает… принимает вызов, хотя может и не победить, а ведь всего-то и нужно выстрелить и спокойно уйти. Но в глубине души Аурелия знала, что у Гревилла имеется собственный кодекс чести. И эта последняя схватка — дело для него очень личное.
Он все-таки человек странный — и это очень мягко сказано. Способен на пугающую ее эмоциональную отстраненность. Он не знает, как любить, но Аурелия знала, что он все-таки ее любит. И она его любит.
Любит за его нрав, за всеобъемлющую компетентность, за преданность работе, за грусть и одиночество его прошлого, за бескорыстие и мастерство в интимной жизни. Но в первую очередь она любит его ради него самого. Аурелия давно это знает, а еще она знает, что такое любить. А это значит, что сейчас нужно отойти в сторону и позволить ему завершить дело так, как он хочет.
Она уже привычным жестом погладила живот. Когда все это кончится, Гревиллу придется познать еще одну любовь.
Аурелия отвела коня Гревилла к дубу и остановилась. Гарри уже спешился и ждал ее. Он слышал весь разговор и понял его правильно: Аурелия согласилась с решением его коллеги. Гарри быстрым движением забрал у Аурелии пистолет — в конце концов, это его собственный. Дон Антонио Васкес в любом случае не уйдет отсюда живым.
Двое мужчин стояли лицом друг к другу, держа в руках сверкающие шпаги. По молчаливому обоюдному согласию оба отбросили свои пистолеты в сторону, подальше от места, где стояли. Шпаги взлетели вверх и соприкоснулись. Гревилл грациозно отпрыгнул назад, сделал левой рукой молниеносное движение, и вперед полетел кинжал, вонзившись в руку противника, в которой тот держал шпагу. Рука беспомощно упала вниз и повисла вдоль тела.
Гарри, в отличие от Аурелии, знал, что эта рана навсегда покалечила испанца. Сломанные кости могут срастись, но разорванные связки — совершенно другое дело.
Дон Антонио стоял, опустив шпагу и зажав кровоточащую рану здоровой рукой…
— Давай, прикончи меня.
Гревилл покачал головой и пинком откинул шпагу в сторону.
— О нет, Васкес! Этой ночью ты угрожал и сделал больно тем, кого я люблю, и за это ты не заслуживаешь достойной смерти. Ты будешь жить, чтобы вволю насладиться гостеприимством моей страны.
Вперед шагнул Гарри.
— Отличный трофей для министерства, — небрежно бросил он. — Пойдемте, Васкес, мы воспользуемся вашей каретой, поскольку верховая езда, похоже, пока недоступна ни вам, ни вашему приспешнику. — Он резко завернул руки дона Антонио за спину, не обращая внимания на то, что испанец громко вскрикнул от боли в раненой руке.
Гарри оглянулся на Гревилла и вопросительно поднял бровь.
— Надеюсь, вы с Аурелией справитесь сами?
— Можешь надеяться, — отозвался Гревилл, привлекая к себе Аурелию. — Конь у нас крепкий, а своих лошадей привяжите к карете.
Гарри кивнул и подтолкнул своего пленника в сторону заброшенных конюшен.
Солнце уже вставало, а Гревилл все держал Аурелию в своих объятиях. Ему требовалось ощущать ее податливое тело, тепло ее кожи, вдыхать ее аромат. Его тело чувствовало ее изнеможение, чувствовало, как она жаждет утешения после чудовищного напряжения последних часов. Когда он, наконец, поцеловал ее, это было частично благословением, частично благодарностью, но в первую очередь — просто восхитительным пониманием того, что он обнимает свою любовь, женщину, которая целиком и полностью дополняет его.
Аурелия отдыхала в его объятиях, слишком устав, чтобы как-то реагировать на его поцелуй. Но она поняла и приняла все, что он означал. Гревилл поднял голову, посмотрел в ее измученные, но такие надежные и верные глаза и произнес:
— Я люблю тебя, моя родная.
Аурелия подняла руку, провела пальцами по его губам и ответила:
— Я знаю, мой родной.
Гревилл посадил ее на коня и сел позади. Она откинулась назад и прижалась к нему, опустив голову ему на плечо и зная, что даже если уснет, он удержит ее.
— Я не смогу покинуть тебя, сказал Гревилл, и его дыхание прошелестело по ее лбу. — Я думал, что смогу, но нет. Ты научила меня, что, значит, любить, показала, какой ужас поселяется в душе человека, утратившего любовь. Ты для меня все на свете, родная моя.
Аурелия подняла руку и погладила его по лицу.
— Если это официальное предложение руки и сердца, полковник, — сонно пробормотала она, — то я его принимаю.
Гревилл крепко прижал ее к себе. Сердце его наполнилось таким ликованием, что ему показалось, будто он не в силах этого выдержать.
— Кажется, у нас впереди еще один побег? — спросил Гревилл.
Аурелия заерзала в седле и повернула голову у него на плече.
— Ты в состоянии выдержать еще одну новость, любовь моя?
В раннем утреннем свете она хорошо видела его темно-серые глаза. Черные круги, которые залегли под ними, только подчеркивали напряжение, таившееся в его лице.
— После того, что ты совершила сегодня ночью, милая, ничто из сказанного или сделанного тобой меня удивить не сможет.
— Что ж. Месяцев через семь ты станешь гордым отцом. — Аурелия улыбнулась. Ей казалось, что теперь она знает, как он это воспримет, однако в глубине души шевельнулся страх.
