Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Возвращаясь неверным шагом домой по пустынным улицам, он тихонько напевал арию Марии Магдалины из «Иисуса Христа» и, роняя на ходу сигареты, все бормотал «почто ж ты меня туда не пускаешь, Господи?», а из кармана его плаща торчал свернутый в трубочку доктор Брэгг. Не столько складочки над джинсами, сколько соображения о скрытых резервах силы, которую он готов был извлекать из чего угодно, хоть из пустого желудка, подвигли его на суровый пост, и действительно после четырех дней полного голода, когда запах домашних пельменей достигал его даже сквозь плотно прикрытые двери, заставляя содрогнуться от соблазна, а в снах ему виделись только теплые булки, густо посыпанные сахарной пудрой, – действительно жизненная сила забила фонтаном, трепетный ветерок одушевляющей связи коснулся висков, побежал ток жизни, и уже светлые созидательные мысли колготились в голове, и одну из них, самую крупную и сильную, он успел схватить и запомнить. Теща восхищалась его железной волей и с неодобрением разглядывала себя в зеркале, жена уважительно помалкивала, дочь с чарующей усмешкой спрашивала «ну, теперь ты знаешь, как жить дальше?», тесть, покачиваясь в качалке, говорил, что никогда не сомневался в недюжинных способностях зятя, «подождите, мы еще о нем…» N давно не испытывал такого подъема, волнующей до слезы уверенности в будущем. И, любуясь перспективой грядущего, где лучистые линии идеального сходились в сияющей точке, боясь потерять ее, он, обмотав шею красным шарфом, побежал в кондитерскую за праздничным тортом, большим и круглым, в шоколадных виньетках и кремовых кружевах.
Сделав небольшой прогулочный зигзаг к любимому скверику на набережной, N случайно оказался в гуще политической тусовки. Говорили жуткие вещи: об угрозе переворота, о попранной свободе, о новом рабстве и что мешкать нельзя ни минуты. Лица вокруг были хорошие, умные, нашлись даже знакомые и, хотя он был далек от политики, но задетый за живое, тоже сказал что-то пламенное про защиту человеческого достоинства, и неплохо, должно быть, сказал, потому что знакомые пожали ему руку и уже как «своего» стали представлять другим, незнакомым и солидным людям. И когда он хотел откланяться, выяснилось, что уходить никак нельзя, поскольку «сейчас все и начнется», были даже намеки на «большой застенок», заставившие его расправить плечи, поднять голову и пережить чувство гражданской ответственности.
Черт знает как это все закрутилось с пол-оборота, но он оказался в центре событий и опомнился лишь через несколько месяцев, когда те самые ребята, с которыми он торчал на собраниях и митингах и жег ночами костры на центральной площади, вульгарно набили ему морду как ренегату, навалившись фракционной «группой освобождения» и скрутив руки за спиной. Мерзкая лапа с дрожащими плоскими пальцами, пользуясь сутолокой, просунулась между голов, чтобы сорвать с него очки, но передумав, сорвала ондатровую шапку, и господин N заметил мелькнувшие в маленьких глазках злобное ликование. С рычанием, с неистовой, невесть откуда взявшейся лютостью он оттолкнулся ногами от чьих-то тел, резко, по-бычьи пригнул голову к груди и как таран прошиб человеческую массу насквозь. «Группа освобождения» распалась, а юркий, похожий на обезьянку, мужичок, отбежав на безопасное расстояние, быстро обернулся, поддал ондатру господина N ногой, ловко отфутболил за гранитный парапет и дал деру вдоль набережной.
Облокотившись о гранит, он отстраненно смотрел, как, покачиваясь на волне, плавает в проталине рядом с канализационным стоком его бедная ондатра, как набухает влагой, тяжелеет, погружается в глубину, как надвигаются на нее рыжие ноздреватые льдины, ломая друг друга и рассыпаясь с шипением в крошки, а она неуклюже выворачивается, уже затертая льдом, кособоко выныривает, глотнув воздуху, и, захлебнувшись, исчезает под шевелящимся крошевом. Господину N делается не по себе, и кажется ему, что сейчас вынырнет его собственная голова и, вращая выпученными глазами, поплывет, отфыркиваясь, к берегу.
И остается только гадать, как это все могло с ним случиться, что за нечистая сила направляет его лучезарную энергию по ложным кривым руслам да обводит вокруг пальца. И почему искренняя готовность к прорыву за отведенные рамки тонет, как в дурмане, в вязкой трясине, умоляющей о неподвижности и первобытном покое, и господин N напоминает человека, пытающегося самого себя вывести из обморока: хлещет по щекам, льет воду, трясет, бегает вокруг как карлик подле спящего великана, кричит в ухо: «хватит придуриваться, вставай, нам надо идти!», плачет, говорит «черт с тобой, дойду сам», но далеко ли он может уйти, оставив самого себя? А тот, что желает валяться в дремучем анабиозе, тянет его к себе как могучий магнит и, возможно, тоскует по нему в своих странных сновидениях.
Битва жизни, в сущности, шла за то, чтобы удержать завоеванные позиции – живой и мыслящий островок самого себя. И каждый раз при попытке прорваться к остальному, возникал некий перехватчик, бдительный страж, цель которого заключалась в том, чтобы не позволить достигнуть своей целостности. Сила противодействия в точности равнялась приложенному усилию.
И тут его подбросило! Освещенное яркой вспышкой, возникло кошмарное переживание молодости: гора, задание, замах, остановленное в апогее усилие и мука вечной неразрешимости. Он уже тогда все знал и пережил свою судьбу! Просто по чьему-то недосмотру приоткрылась дверь, и он увидал то, что до поры должно оставаться тайной для каждого смертного. Долгие годы понадобились, чтобы понять, что ты просто находишься в зазоре между тем, что приказывает тебе делать замах, и тем, что не дает этому замаху осуществиться. И когда жена, заметив, что он стал отдавать предпочтение не письменному столу, а узенькому дивану, осторожно спросила: «а не высока ли планка?» – он только засмеялся в ответ. Он даже не фигура в этой Игре! Он – нечто, обещающее захватывающее сражение, удобная площадка, на которой кто-то разыгрывает шахматную партию: ход белых – ответный ход черных. Они играют его душой, а его собственный результат никого не волнует.
Так не в этом ли твой «гениальный замысел», Создатель? Не из наших ли, часом, мук ты извлекаешь свое наслаждение? И не есть ли в таком случае твой Завет, твой договор с человеком, – коварный обман и провокация? Иначе зачем ты навязал человеку ношу, которую ему не вынести? Зачем позвал и не дал сил дойти? Тебе ли не знать, что нет среди людей виновных, нет злых, нет слабых, нет темных, а есть бессилье человека стать добрым, сильным, светлым? – и это ты лицемерно назвал грехом? Или жизнь рассчитана тобой на титанов? Почто ж так унижен тобой человек?
И вот возвращаю тебе свое задание – не потому что не смог, а потому что не волен был смочь. Если не дал ты мне сил подняться, так дай упасть! Небытия прошу для своей души – нет, смерти мало мне, – тотального небытия. Свободы от необходимости сбываться во все времена. В этом мое последнее человечье достоинство!
Утром жена спросила: «Ты, кажется, не спал все ночь? Тебе нездоровится?» Его слегка мутило, но голова казалась очень ясной. Он оглядел комнату. «Сколько у нас странных вещей, это все небезобидные вещи, это хищники, они крадут у нас энергию, чтобы жить». Жена подняла голову и нехорошо всмотрелась в него: «Я прошу тебя на этом не сосредотачиваться, обыкновенные вещи, много всякой дребедени… Не ходи сегодня в бассейн». Теща, выглянув из-за плеча, уточнила, дожевывая яблоко: «Выглядишь неважно».
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
