Тут-то мать и спрашивает: «Как же Титгонг может скакать быстрее любой другой лошади?» Отец не очень-то хотел отвечать, но поддался и под конец уступил надоедливым вопросам: «Когда я хочу, чтоб Титгонг остановился, то хлопну его по левой лопатке, когда хочу, чтоб скакал быстрее, дважды хлопаю по правой, а когда хочу, чтоб он нёсся вперёд что есть сил, дую в гусиную горловину, которая у меня всегда с собой в кармане. Едва услышит он этот звук, так мчится быстрее ветра».
Понемногу в доме установилась тишина: Ассипатл понял, что все заснули. Втихаря он вытащил гусиное горло из отцовского кармана, пробрался в стойло, попытался надеть узду на Титгонга. Тот поначалу брыкался, но, стоило Ассипатлу хлопнуть его по левой лопатке, тот притих, словно мышь. Ассипатл взобрался ему на спину, хлопнул по правой лопатке — и тут конь рванул вперёд, громко заржав. От этого ржания отец проснулся, вскочил на ноги и давай поднимать сыновей. Все вместе они оседлали лошадей и давай преследовать вора. А откуда им было знать, что коня украл не кто иной, как Ассипатл?
Отец, скакавший быстрее всех, почти настиг Титгонга и крикнул ему: «Хей! Хай! Ху! Титонг тпру!» — тут Титгонг и встал как вкопанный. Ассипатл поднёс гусиное горло ко рту и дунул в него что было сил. Титгонг, едва услыхал звук, помчался что есть сил, оставив своего хозяина и шестерых его сыновей далеко позади. А нёсся он так быстро, что Ассипатл и дышать-то мог с трудом. И вот к рассвету Ассипатл добрался до того самого места на берегу, где лежал Сторский червь. Была там долина, теснившаяся между двух холмов, а в долине стоял домишко. Ассипатл привязал Титгонга, а сам сунулся в этот домик: на кровати лежала огромная старуха и громко храпела. В очаге продолжал гореть огонь, а рядом стоял железный горшок. Ассипатл взял горшок, кинул в него горящего торфа из очага. По дому он передвигался на цыпочках, так что старуха и не проснулась, и только серая кошка, лежавшая у неё в ногах, зевнула и потянулась. Ассипатл поспешил прямиком к берегу. На большом расстоянии от земли высился мрачный остров — а на самом деле то была макушка головы Сторского червя. Зато поблизости оказалась лодка, стоявшая на якоре, а в лодке был человек, он скрестил руки — всё пытался согреться, поутру-то холодно. Ассипатл окликнул этого человека: «А ты чего не выберешься на берег погреться?» — «Да я бы рад, да только королевский сенешаль намнёт мне бока, если я лодку брошу». — «Смотри, как хочешь, я-то сейчас разведу огонь и поджарю себе моллюсков на завтрак», — ответил Ассипатл и принялся рыть яму под очаг. Минута-другая, и вдруг как вскочит с криком: «Золото! Золото! Точно золото! Желтее пшеницы и ярче солнца!» А тот, кто был в лодке, едва про золото услышал — прыгнул в воду и давай к берегу. Он едва не сбил Ассипатла с ног — кто ж золота-то не хочет — и давай руками землю скрести там, где Ассипатл яму рыл. Тем временем Ассипатл отвязал лодку и прыгнул в неё с горшком в руках. Он уже отплыл далеко в море, когда человек наконец обернулся, прекратил копать и взвыл от досады. Солнце поднялось над долиной, словно огромный большой шар, — Ассипатл грёб всё быстрее, чтобы добраться до головы чудовища. Он обернулся и увидел, что король и вся его свита собрались на берегу. Люди, подпрыгивая от гнева, кричали, чтобы он возвращался. Но он не обратил на эти окрики никакого внимания, потому что знал — надо успеть добраться до чудовища, пока оно не зевнёт семь раз. Голова Сторского змея была величиной с гору, его глаза словно круглые озёра, глубокие и тёмные. Едва лучи солнца коснулись его глаз, чудовище очнулось от сна и принялось зевать. Змей всегда зевал семь раз, после чего из пасти появлялся его раздвоенный язык, сметавший всё живое, оказывавшееся поблизости. Ассипатл подплыл к чудовищу как раз в тот момент, когда оно зевнуло во второй раз. С каждым зевком вода приливной волной устремлялась прямо в утробу змея. Вот так Ассипатл, сидя в лодке, был подхвачен волной и попал в глотку чудовища — огромную пещеру, извивающуюся, словно гигантский туннель. Его несло по волнам миля за милей, вокруг пенилась вода, тут и там закручивались водовороты, наконец волнение поутихло, поток стал слабее, и лодка остановилась. Ассипатл знал, что времени у него совсем мало, ибо чудище должно было зевнуть опять, поэтому он побежал со всех ног и так, огибая один угол за другим, добрался до самой печени змея. Он-то знал, куда держать путь, да и внутри Сторского змея было светло от морских огней. Наконец Ассипатл достал большой нож и вырезал в печени большую дыру. Затем он достал торф из котелка и принялся запихивать его как можно глубже, набирал в себя воздух и дул на торф что есть мочи, пусть пламя полыхнёт — так уж полыхнёт. Ассипатл стал отчаиваться, огонь никак не занимался, но вдруг яркий язык пламени озарил темноту, и печень стала полыхать, словно костёр на Иванов день. Убедившись, что вся печень объята пламенем, Ассипатл побежал обратно к лодке — он нёсся обратно ещё быстрее и добрался как раз вовремя, ибо занявшаяся огнём печень вызвала у змея дикую боль: он рыгал и рыгал без устали. Волна, поднявшаяся в животе, подхватила лодку и вынесла её в пасть чудовища, а потом и наружу, прямо к берегу, где он пристал на возвышенности, куда воде не так-то легко добраться.
И хотя Ассипатл был цел и невредим, никто даже не думал о нём, ибо всем казалось, будто наступил конец света. И король со своей свитой, и старуха, разбуженная громким шумом, и даже кошка — все принялись взбираться на холм, чтобы спастись от потоков воды, которые извергались из пасти Сторского змея.
Огонь становился всё сильнее и сильнее, из ноздрей чудовища струились чёрные потоки дыма, небо потемнело, в агонии чудище высунуло свой раздвоенный язык и зацепилось им за рог у полумесяца, но тут язык соскользнул, упал вниз и оставил на земле след — глубокую трещину. Прилив наполнил эту впадину водой, — вот так земли датчан оказались отделены от берега Норвегии. А там, куда ударился кончик языка, появилось Балтийское море. Сторский червь извивался в мучительной агонии, он пытался достать головой до неба, и каждый раз, когда голова падала, весь мир сотрясался от удара. С каждым падением из пасти чудища выпадали зубы. В первый раз из них образовались Оркнейские острова, затем — Шетландские, и вот, когда уже Сторский червь почти испустил дух, Фарерские острова с грохотом упали прямо в море. Наконец чудовище свернулось огромным клубком, и старые люди говорят, что остров Исландия — это и есть остатки мёртвого змея, чья печень всё ещё полыхает в недрах гор.
Прошло немало времени, прежде чем небо стало чистым, солнце засияло снова, а люди смогли прийти в себя. Король крепко обнял Ассипатла и назвал его своим сыном. Он обрядил Ассипатла в тёмно-красную мантию, и вложил нежную белую ручку Прекрасной Драгоценности в руку Ассипатла, и подпоясал его знаменитым мечом Скинкерснаппер. А ещё добавил, что повсюду, куда простирается его королевство — на юг, на север, на запад и на восток, — всё отныне принадлежит герою, который спас и страну, и людей.
Неделей позже Ассипатл и Прекрасная Драгоценность сыграли свадьбу в королевском дворце. И никто ещё не видел свадьбы, подобной этой, потому что все до единого жители королевства были счастливы — Сторский змей больше уже не мог принести им горя. По всей стране люди плясали и пели. Король Ассипатл и королева Прекрасная Драгоценность радовались, а как же ещё, ведь они так любили друг друга. У них народилось немало прелестных ребятишек, и если они не померли, то наверняка живут и поныне[283].
