— И я увидел, что он сидит в своей каюте; вокруг него сидят все его офицеры и пьют вино; их мечи лежат на столе. А рыбы и креветки и речные раки плавают взад и вперед над их головами. Потом дон Гузман говорил со мной, Билль. Он обратился ко мне прямо через морскую траву и воду: «У нас была славная ссора, сеньор. Теперь время стать снова друзьями. Моя жена и ваш брат простили меня; поэтому ваша честь не пострадает». И я ответил: «Мы — друзья, дон Гузман». Тогда он протянул мне руку, Карри, а я нагнулся, чтобы взять ее, и проснулся.
Он кончил. Друзья снова посмотрели на его лицо. Оно было измученное, но ясное и кроткое, как у новорожденного младенца. Постепенно его голова вновь склонилась на грудь. Он был в обмороке или спал, и они с большим трудом доставили его домой. Он проспал сорок восемь часов, затем внезапно поднялся, попросил есть, плотно поел, и, казалось, исключая зрения, прежнее здоровье и силы вернулись к нему.
Глава двадцать девятая
КАК ЭМИАС УРОНИЛ ЯБЛОКО
Первое октября. Ясное и спокойное утро. Небо покрыто нежно-серыми осенними облаками. И небо и земля как будто отдыхают после тревожного лета битвы и бури. В полном молчании, словно пристыженная и грустная, «Месть» проскользнула через заграждения, миновала уснувшие песчаные холмы и бросила якорь у Аппельдора. Ее флаг был наполовину спущен, так как на борту находилось тело Сальвейшина Иео. От корабля отошла лодка и направилась к западному берегу. Карри и Браймблекомб помогли выйти из нее Эмиасу Лэю и медленно повели его наверх, к его дому.
Вокруг него столпился народ. Раздавались радостные возгласы и всхлипывания добросердечных женщин: весь Аппельдор и Байдфорд знали уже, что с ним случилось.
— Пощадите меня, мои добрые друзья, — сказал Эмиас. — Я высадился здесь, чтобы иметь возможность спокойно дойти до дому, не проходя через город и не становясь предметом общего внимания. Не думайте и не говорите обо мне, добрые люди. Идите за мной и проводите к могиле тело более достойного человека, чем я.
В это время к берегу пристала вторая лодка, и в ней покрытые английским флагом останки Сальвейшина Иео.
Народ внял словам Эмиаса. В Бэруфф послали человека сообщить миссис Лэй, что ее сын прибыл. Когда выгрузили и подняли гроб, Эмиас и его друзья заняли место позади него, во главе погребального шествия; за ними выстроилась команда, а позади двигалась толпа, возраставшая с каждой минутой, так что уже на полпути до Норшэма за гробом шло не менее пятисот человек.
Миссис Лэй оставалась дома. У нее не было сил видеть людей, и хотя ее сердце было полно скорби за сына, все же она была довольна (когда не была она довольна?), что он отдает последний долг своему старому и верному другу. Она сидела в нише окна, и рядом с ней сидела Эйаканора.
— Эйаканора, — сказала миссис Лэй, — они хоронят старого мистера Иео, который любил тебя и искал тебя по всему свету. Разве ты не жалеешь о нем, дитя, что ты так весела сегодня?
Эйаканора покраснела и повесила голову. Бедное дитя, она не думала ни о чем и ни о ком, кроме Эмиаса.
Иео похоронили. Опираясь на руки своих товарищей, Эмиас медленно вышел с церковного двора, прошел деревню и поднялся по тропинке к воротам Бэруффа. Казалось, он великолепно знал, когда они подошли к воротам. Он сам отворил калитку и храбро пошел вперед по усыпанной гравием дорожке, меж тем как Карри и Браймблекомб дрожа следовали за ним. Они ждали бурного взрыва чувств со стороны Эмиаса или его матери, и сердца славных парней трепетали, как девичьи.
Эмиас подошел к двери, как будто видел ее. Нащупав порог, переступил и спокойно позвал: «Мама».
В одно мгновение мать очутилась на его груди. Некоторое время оба молчали. Она внутренне рыдала, но глаза ее были сухи. Он стоял твердо и бодро, обняв ее своими большими руками.
— Мама! — сказал наконец Эмиас. — Я вернулся домой, вы видите, потому что я должен был вернуться, Хотите вы принять меня и смотреть за этим беспомощным остовом? Я не буду причинять вам слишком много хлопот. Или буду? — Он склонил голову, улыбнулся и поцеловал ее в лоб.
Она не ответила ни слова, лишь ласково обняла его талию и повела.
— Береги голову, дорогое дитя, дверь низкая. — И они вместе вошли.
— Билль, Джек! — поворачиваясь во все стороны, звал Эмиас, но оба друга быстро удирали.
— Я рад, что мы ушли, — сказал Карри. — Еще минута, и я превратился бы в младенца, глядя на эту женщину. Как дергалось ее лицо! И как она держала себя в руках!
— Да, — сказал Джек. — Море лишилось славного искателя приключений, не совершившего и четверти того, что он мог бы сделать. Ох, теперь я должен зайти домой повидать моего старика отца, а затем…
— А затем домой ко мне, — сказал Карри. — Ты от меня никуда не уйдешь. Мы слишком долго скитались вместе, Джек, и я не позволю тебе растратить призовые деньги на распутную жизнь. Я должен буду присматривать за тобой на берегу, старый Джек, иначе ты целую неделю станешь угощать в таверне полгорода.
— О, Билль! — воскликнул возмущенный Джек.
— Пойдем со мной домой. Давай отравим пастора, и мой отец сделает тебя ректором.
— О, Билль! — простонал Джек.
И в тот же день они вместе отправились в Кловелли.
А Эмиас сидел совершенно один. Его мать вышла на несколько минут поговорить с матросами, принесшими багаж Эмиаса. Эмиас сидел в старой нише, где сиживал, когда был совсем крошечным мальчуганом, читая «Короля Артура»[184], «Мучеников», Фокса[185] и другие увлекательные книги. Он протянул руку и попробовал их найти. Вот они лежат одна подле другой, точно так же, как лежали двадцать лет тому назад. Окно было отворено, и прохладный ветерок доносил, как встарь, аромат поздних роз, розмарина и осенних левкоев. А на столе блюдо с яблоками, — он знал это по запаху. Такие же самые старые яблоки, какие он собирал, когда был мальчиком. Он протянул руку, взял яблоки и играл ими, и гладил их, как будто вовсе не прошло этих двадцати лет. Но вдруг одно из них выскользнуло из его пальцев и упало на пол. Он нагнулся и хотел поднять его, но не мог найти. Досадно! Он быстро повернулся, чтобы поискать с другой стороны, и больно ударился головой о стол.
Была ли это боль или маленькое разочарование? Или это смешное и ничтожное происшествие напомнило ему о его слепоте и о всех связанных с нею унижениях? Или это была внезапная реакция напряженных нервов, вызванная незначительным раздражением? Или он в самом деле стал ребенком? Но он сердито затопал ногами, а затем, опомнившись, горько заплакал.
