Павел заметил, что голос у Димы стал слегка игривый.
— Интересно, по какому же?
— Ты знаешь, я тут с девушкой познакомился…
— О-о-о, вон, оказывается, как полезно приезжать из командировки. Всего-то несколько дней, а уже успел.
— Нет, ты не понял, это я там с ней познакомился. А теперь она тоже здесь.
— Чеченка, что ли?
— Да.
— Ну, ты даешь, брат! И что она здесь делает?
— Она учится здесь, в МГУ.
— На каком факультете?
— На искусствоведении.
— Ого! Интересная чеченка?
— Очень интересная. — Голос у Димы стал серьезным, и Павел понял, что надо прекратить говорить в ироническом тоне. — Понятно, Дим. Как ее зовут?
— Гульсум.
Павел молчал. Он ждал, что скажет Дима.
— Ну, вот я просто хотел тебя с ней познакомить. Мы сегодня с ней встречаемся, можем в гости зайти.
— Заходите, очень кстати. Сегодня и Катька придет, приготовит что-нибудь вкусное. Что она ест, пьет, твоя чеченка?
— Слушай, Паш, перестань, пожалуйста, она вполне нормальная девушка. Говорю же, на искусствоведении учится. Чего тебе еще надо?
— Ну, понятно. Ладно, приходите. Когда будете? Во сколько?
— Ну, часов в восемь, наверное.
— Хорошо, к этому времени успеем что-нибудь приготовить.
Они одновременно повесили трубки.
Во дает брат! Чеченку подцепил. Но где? Как где? Там же, в Гудермесе, и нашел. Романтично…
Павлу было очень интересно. Восточная женщина, чеченка. Гульсум. Да еще и искусствовед! Что-то совсем экзотическое и, наверное, правда, очень интересное. У Димки никого не было. Ему все некогда вроде. Хотя Павел знал, что это всего лишь отговорки. Просто он такой романтик, что всю жизнь искал нечто особенное. Вот и нашел. Хотя чего тут такого особенного? Ведь это только последние годы они стали обращать внимание на национальность. И именно на эту, чеченскую. Ведь когда учился в МГУ он, девушек из Чечни, тогда из Чечено-Ингушетии, там было немало. И никто не видел в этом никакой экзотики. Грозный — обычный российский город, ну, на Кавказе, ну и что? Какая разница, Грозный, Нальчик или Махачкала. А теперь при слове «чеченка» он чуть ли не вздрогнул. Вот где они, самые глубокие корни терроризма. В национализме, в признании того, что есть свои, а есть чужие. Чужой — значит страшный, значит враг. «Убей иноверца, трещина проходит через мое сердце…»
Катя пришла в семь. Красивая, летняя, в новой красной маечке и светло-голубых джинсах. Павел рассказал про Диму, и она очень обрадовалась. Ей было страшно интересно посмотреть на девушку Пашиного брата, такого серьезного и положительного, а когда Павел сказал, что она чеченка, любопытство ее стало неконтролируемым. Эта типично женская черта, которая проявилась во всей своей силе, стала Павла раздражать.
— Ну что ты спрашиваешь меня о ней? Ничего не знаю, придет — увидишь. Знаю только, что учится в МГУ на искусствоведении.
— Супер! — воскликнула Катя. — А что она сейчас-то в Москве делает? Занятия вроде бы кончились, сессии все прошли.
— Да не знаю я, Катюш, ну что ты ей-богу? Откуда я знаю? Ты меня спрашиваешь, что чеченка Гульсум делает в Москве. Я и про себя-то точно сказать не могу, что я делаю в Москве, а ты хочешь, чтобы я знал про человека, которого даже ни разу не видел. Димка сказал, что они там познакомились, в Гудермесе. Может, ради него она и приехала? Не знаю, в общем…
— Гульсум ее зовут?
— Да, кажется, так.
— Красивое имя.
— Красивое. Ладно, Кать, давай готовь что-нибудь вкусное, а? Есть у нас что-нибудь?
— Хек, запеченный с сыром, подойдет?
— Подойдет, конечно, что спрашиваешь?
— Ну, может, она…
— Что — она? Ты что ей-богу, она же в МГУ учится. Кать, ну ты даешь…
— Да, ты прав, я что-то не подумала. Представляю сразу мавританку с вырезанной полоской для глаз. Если не того хуже.
— Ладно, иди готовь, мавританка, они скоро придут.
— А ты что будешь делать?
— Читать Бориса Савинкова. «Воспоминания террориста». Очень много ценного материала.
— Для террористов? — улыбнулась Катя, аккуратно расчесывая Павлу бороду.
— И для них тоже. Но в первую очередь для меня.
— А ты террорист?
— Я? Конечно, террорист, только сексуальный. — Он обнял Катю ниже талии и приподнял.
— Все, иду готовить. Отпусти. — Павел опустил Катю на пол, и она, мягко убрав его руки, выскользнула из его объятий.
Вздохнув, Павел отпустил Катю, развалился на диване и открыл мемуары Савинкова.
4 февраля 1905 года в Москве (скоро сто лет исполнится, подумал Павел), в то время, когда великий князь Сергей Александрович проезжал в карете из Никольского дворца на Тверскую, на Сенатской площади, в расстоянии 65 шагов от Никольских ворот, неизвестный злоумышленник бросил в карету его высочества бомбу. Взрывом, происшедшим от разорвавшейся бомбы, великий князь был убит на месте, а сидевшему на козлах кучеру Андрею Рудинкину были причинены многочисленные тяжкие телесные повреждения. Тело великого князя оказалось обезображенным, причем голова, шея, верхняя часть груди, с левым плечом и рукой были оторваны и совершенно разрушены, левая нога переломлена с раздроблением бедра, от которого отделилась нижняя его часть, голень и стопа. Силой произведенного злоумышленником взрыва кузов кареты, в которой следовал великий князь, был расщеплен на мелкие куски, и, кроме того, были выбиты стекла наружных рам ближайшей к Никольским воротам части здания судебных установлений и расположенного против этого здания арсенала.
Павел прочитал описания покушения Каляева на великого князя в тогдашней прессе. А вот речь самого террориста на суде, пламенная речь:
…Но оглянитесь: всюду кровь и стоны. Война внешняя и война внутренняя. И тут и там пришли в яростное столкновение два мира, непримиримо враждебные друг другу… И вот результат: позор неслыханного поражения военной державы, финансовое и моральное банкротство государства, политическое разложение устоев монархии внутри наряду с естественным развитием стремления к политической самостоятельности на так называемых окраинах, и повсюду всеобщее недовольство, рост оппозиционной партии, открытые возмущения рабочего народа, готовые перейти в затяжную революцию во имя социализма и свободы, и — на фоне всего этого — террористические акты… Что означают эти явления? Это суд истории над вами.
…Террористические идеи глубоко запали мне в душу, и я искал их разрешения в действии… (Из кассационной жалобы Каляева в Сенат.)
Из Якиманской части Каляева перевезли в Бутырскую тюрьму, в Пугачевскую башню. Через несколько дней его посетила жена убитого им Сергея Александровича, великая княгиня Елизавета Федоровна. «Мы смотрели друг на друга, — писал об этом свидании Каляев, — не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле, так как организация и я обдуманно стремились избежать излишнего кровопролития…
