– Нет, хватит кутить. Только рюмку водки для аппетита. Итак, я не говорю по-английски, а вы по-немецки. Продолжим на «великом и могучем». Желательно, чтобы нас не подслушивали и не прослушивали. Тем более, не записывали.
– Все нюансы конспирации, разумеется, предусмотрены. Но вначале позавтракаем, не угнетая приятных мыслей и не мешая пищеварению.
По окончании завтрака Стефан Георгиевич отрезал золотыми ножничками кончик сигары, задымил и предложил экс-директрисе рюмочку ликера.
– Нет, – твердо отказалась Илляшевская, – давайте к делу. Я готова выслушать ваши вопросы и предложения.
– В принципе вопросов нет. Последние месяцы вам фантастически не везло. За вашу «Лилию» взялись какие-то сумасшедшие ищейки. Мы пытались их остановить. Начальникам предлагались хорошие деньги, но ничего не помогало. Нашелся некий оголтелый генерал в МУРе и кучка невероятно борзых оперов. Прихватили не только «Лилию», но и «Салон аргентинских танцев». Чуть было не задержали Ануш Артуровну. А в МУРе арестовали с доказательной базой нашего человека.
– Я это знаю, – посмотрев в сторону и взмахом руки отогнав голубоватый дымок, холодно сказала Илляшевская.
– В связи с двумя крупнейшими изъятиями у вас произошли колоссальные недочеты. На рынке не было реализовано товара более чем на сто сорок миллионов евро. Макар и я понимаем: риск есть риск, мы списываем вам половину. Но остальное… Так вот, Марина Петровна, мы имеем сведения о ваших вкладах в цюрихском банке.
На лице Илляшевской появилась краска нехорошего возбуждения. Потом она побледнела и облизнула губы, мгновенно высохшие от злости.
– Я просила бы не касаться моих банковских вкладов! В конце концов…
– В конце концов, деньги любят счет, – белки черных глаз Парамиди пожелтели, он пососал сигару, высокомерно откинув голову. Илляшевская увидела, что у него совсем старый подбородок. Студенистый, одутловатый, но атласно выбритый. – Ну и… я бы еще ничего, я ладно, – продолжал Стефан Георгиевич. – Но Макар… Вы же знаете: это глобалист. Наши местные трудности его мало волнуют. Он рассуждает, как машина. Российские кадры он не ценит. Только конечная цифра и больше ничего.
– Я найду способ возместить убытки.
– Это нужно сделать быстро.
– Я смогла бы провернуть это завтра же. Но мне нужна помощь.
– Я весь к вашим услугам и был бы очень рад за вас, – Парамиди даже подпрыгнул на стуле от добродушного беззвучного смеха.
Еще через полчаса разговор закончился. Марина Петровна отправилась, переступая через лужи, гулять по участку между оттаявшими сиренями и старыми соснами с шелушащейся корой. Она гуляла, думала, и мысли ее были отчаянные, смелые и жестокие. Неожиданно подул сладкий весенний ветер. «Март… Да, конец марта, – вспомнила Илляшевская и услышала, как в ветвях мокрых берез галдят на лохматых гнездах грачи. – Может быть, это вороны? Нет, целиком черные. Грачи прилетели… Весна…» И мысли Марины Петровны стали еще отчаяннее. Вырваться и скрыться от всех, сбежать, сохранив свои накопления в швейцарском банке. Обвести вокруг пальца сыщиков, которые наверняка уже устроили на нее облаву, и беспощадных воротил запретного бизнеса, победоносно господствующего во всем мире, в том числе – в самых благополучных и процветающих странах… Это очень опасно, но это нужно сделать. Решиться и сделать! Другого шанса у нее не будет… Возможно, его уже нет. Ведь неизвестно, как с ней поступят, даже если она вернет им часть долга. Где гарантия, что ей оставят банковский счет и жизнь?..
Расширенные сухие глаза Илляшевской смотрели на рвущееся сквозь волокнистую хмарь солнышко. «Эх, живем один раз!.. Или… или… – упрямо долбило в голове. – Давай, Маринка, решайся!..» Она вспомнила, как одна из клиенток «Золотой лилии», богатая пятидесятилетняя извращенка Ирма Александровна рассказала ей случайно кое-что страшненькое о благодушном Стефане Георгиевиче. Сведения считались достоверными. Разболтал по пьянке муж благородной Ирмы Александровны, крупный муниципальный чиновник. Содержание интригующего рассказа сводилось к тому, что год-полтора тому назад Парамиди убил (или приказал убить) своего любовника, маленького артиста какого-то московского театра. Причем убил прямо на квартире, которую снимал для смазливого мальчишки, и еще расчленил его на куски. Убийство якобы было совершено из ревности. Впрочем, что-то упоминалось о золоте, картине (из драгоценных подлинников) и о наркоте.
«Что ж, такое не прощается, – размышляла привычная к уголовной морали Илляшевская. – Ревность, оскорбление изменой, это мне понятно. Деньги, картины, наркотовар… А ведь Парамиди находится в розыске, как и я. Или уже утряс это дельце, откупился? А что, если?.. Надо попробовать. Чем черт не шутит…» И она вернулась в дом.
– Значит, так, Стефан Георгиевич, – бодро и сурово сказала Илляшевская хозяину дома, валясь в кресло рядом с камином, облицованным белым мрамором. Камин искрометно играл искусственными поленьями. – Мне нужно увидеться с моей бывшей служительницей. Она живет неподалеку от станции Барыбино, в одном из поселков. Недалеко от моей «Золотой лилии».
– К сожалению, она уже не ваша, – Парамиди прищурил черный греческий глаз. – И как вы это себе представляете, Марина Петровна? Неужели вы надеетесь, что в любом месте, где вы практически или теоретически можете появиться, нет засады? Всякая ваша бывшая служительница взята на контроль, будьте уверены.
– Вы слишком высокого мнения о нашей героической милиции. Вчера я только свалила из судебного двора. Сегодня это еще обсуждается в милицейских верхах. Ну, подумаешь, убежала тетка, которую судят за наркоту. Что я, серийный маньяк убийца? Террористка-смертница с запасом пластида? Похититель царской короны из Оружейной палаты? Киллер, которому заказали министра?
– Вы не просто тетка, которую судят за наркоту. Вас судят за налаженный наркотрафик, оценивающийся в сотни миллионов долларов. Уж сидите и не рыпайтесь, моя дорогая, хотя бы недели две.
Илляшевская оскалила белые зубы и топнула ногой сорок четвертого размера.
– За каким хреном тогда меня освобождали? Чтобы я уплатила долг? Мне нужно сегодня ночью попасть в здание феминистского клуба. Возможно, мне удастся найти там кое-что.
– Но это безумно рискованно. Вы сами говорили: на территории «Лилии» установлен милицейский пост.
– Ну и что? Если сделать с умом, его можно устранить часа на два. И я не уверена, будто все время, пока я торчала в тюряге, там по ночам бдели часовые. Не похоже это на нашу российскую организацию. Сначала, может быть, и подежурили. А потом опечатали двери, закрыли намертво ворота и для порядка проверяют время от времени.
Парамиди выкатил глаза на Илляшевскую, на эту бесстрашную, ненасытную тигрицу.
– Вчера только совершился ваш побег, леди! Вы не сечете, что там происходит? Там же гам-тарарам! Просрали обвиняемую у самых дверей федерального суда! Там же кому-то морды бьют. На гауптвахту гонят. Судебные дела заводят о халатности, злостном нарушении дисциплины. Вы что! Там же бросились исправлять свой имидж перед старшими чинами. Значит, сегодня же втрое, впятеро усилили охрану «Лилии» круглосуточно. И возобновили засаду у всех, с кем вы сотрудничали, с кем были знакомы.
