Брат говорил как бы шутя, но Вера слышала в его словах явно сквозящий упрек.
— Кажется, мы определенно договорились: я высылаю деньги, а вы обеспечиваете матери уход. До сих пор тебя такой расклад устраивал. Что изменилось?
Катерина молча ходила туда-сюда с тарелками — накрывала стол для золовки. В разговор не встревала, ждала своего часа.
— Мать изменилась, — отозвался брат. — Она стала невыносимой. То ей кажется, что ее соседи обокрали, то мы с Катериной. Там и добра-то.., брать нечего, а она… И эти ее приступы… Постоянно у подъезда «скорая» дежурит. Нужно что-то решать.
— Что ты предлагаешь?
Вера не любила пустой болтовни. Ведь ясное дело — брат позвал ее с каким-то конкретным предложением.
Теперь же, увидев ее, ходит кругами.
Слава не торопился отвечать на вопрос. Он открыл бутылку водки, разлил в рюмки.
— За встречу.
Катерина вытерла руки о передник и тоже подняла рюмку.
— Редко видимся, — вставила она и, выпив, поделилась:
— Мы совсем здесь замучились с матерью. Она такая капризная. Да ты знаешь, в детстве натерпелась. Но то — цветочки. Теперь она совсем набаловалась, притворяться много стала. Чуть что не по ней — бряк в обморок, и все дела.
— Она похоронила папу, — напомнила Вера.
— Когда это было! Давно пора в себя прийти! — подхватила Катерина.
— Ну а если нанять сиделку? — предложила Вера, —" тщетно пытаясь понять, куда клонит сноха.
— Сиделку! Ее еще отыскать нужно! Кто, по-твоему, согласится сидеть безвылазно со слепой и капризной старухой?
Вера поморщилась. Ее коробила циничность Катерины, но одновременно она не могла не понимать, что сноха права.
— Ты ешь, сестренка, ты с дороги.
Слава подвинул сестре миску с салатом и голубцы.
— Тут врачиха одна ходит, участковая, и та сочувствует. Тяжело вам, говорит, столько лет мучаетесь. Ухаживать за такой только за квартиру согласятся. А зачем, говорит, вам чужому человеку квартиру дарить?
— Логично, — усмехнулась Вера.
— Тут недалеко, — сноха положила Вере голубец и зачерпнула ложкой салат, — есть что-то типа интерната для больных стариков.
Вера подняла глаза от тарелки. Катерина на нее не смотрела.
Слава тоже — катал по тарелке зеленый горошек.
— Дом инвалидов? — переспросила Вера.
— И престарелых, — добавил Слава.
Вера отодвинула от себя тарелку. Та задела тонкую ножку фужера, он упал и звякнул. Брат и сноха дружно взглянули на гостью.
— Вы меня за этим вызвали?
— Конечно, — удивился брат. — Твоя подпись будет нужна. У матери же двое детей. Ты и я.
Вера пристально посмотрела на брата. От прежнего Славика в нем мало что осталось. Живот, обтянутый китайской футболкой с надписью «Адидас», лысина с торчащими посреди нее редкими волосками.
Темное, почти красное лицо.
— Когда ты в школе учился, меня заставляли на цыпочках по квартире ходить, если ты за уроками сидишь… — зачем-то вспомнила Вера. — Мама говорила: «Славику не мешай, он вырастет, будет опорой нам с отцом в старости».
Брат вытаращил на нее глаза и, не найдя что ответить, забухтел себе под нос что-то нечленораздельное.
— И жену она тебе выбрала по своему усмотрению, свою, деревенскую, что попроще.
— Ой, нашла что вспомнить! — вскричала Катя, с беспокойством наблюдая за мужем.
Тот вскочил и, махнув рукой, ушел на кухню.
— Ты что думаешь, ты приехала нам тут мораль читать, а мы уши развесим? — Катерина обрела необходимый в разговоре раж. — Про отца вспомнила, про детство…
Вера молча наблюдала за ней.
— Еще расскажи нам, как она твоего отца-то любила и себя блюла…
— При чем здесь это? — не поняла Вера.
— А при том! Как умер, так хорош стал, а при жизни-то она под кого только не легла, ваша мать-то! Весь поселок знает, как она отца-то любила.
— Ты мою мать не трогай, — тихо сказала Вера.
— А че я ее трогать-то не буду?! — взвилась Катерина. — Не ты ей подштанники стираешь, а я! Ты про нее Многого не знаешь, про мать-то свою! Ты об отце вот плачешь, а он тебе никакой не отец!
— Катька! — Славик вылетел из кухни и схватил жену за руку. — Закрой рот!
— А чего я? Пусть знает, что мать ее от заезжего цыгана родила и всю жизнь не знала, как грех прикрыть!
А она мне матерью тычет. Вот какая ваша мать-то!
Вера видела, как Славик толкнул жену на диван и с размаху шмякнул полотенцем. Вера потеряла способность двигаться.
— Я тебе не верю, — тихо проговорила она.
— И правильно, сестренка, и не верь, — заюлил Славик, забирая у нее грязную тарелку. — Собирает сплетни, а потом…
— За что купила, за то и продаю! — зло всхлипнула Катерина. — Мне ваши тетушки родные рассказали по секрету. У нас возле деревни табор стоял, и мать ваша под носом у отца к цыгану бегала! Славик маленький был, не помнит. А когда она тебя родила да увидала глаза твои черные, то уговорила отца в город уехать, вроде как на заработки. А на самом деле — от разговоров лишних. А ты ее жалеешь после такого!
— Я тебя убью, Катька! — прошипел Славик. — Ведь говорил же тебе!
— А ты мою мать не суди, — поднялась Вера, удивляясь своему холодному голосу, напрочь лишенному эмоций. — Это не твое дело. — И, оглядев притихших брата со снохой, уставленный закусками стол, добавила:
— Ну вот и повидались, родственнички…
Домой она не пошла. Ноги сами привели ее на поселковое кладбище, где под сиренью уже четыре года как лежал ее папка. Ее любимый, добрый, безотказный папка… Она смотрела на фотографию, и он с фотографии смотрел на нее. Слезы принесли ей облечение. Они лились сами собой, не требуя от нее никаких усилий. Глядя на фотографию на памятнике, она без труда вспомнила другие фотографии, где родители молодые и мать обязательно в центре. Она всегда любила быть в центре. А отец где-нибудь с краю, но глаза непременно косят в сторону матери. С обожанием — на жену. Он всегда любил ее — даже потом, слепую, злую от собственной уязвимости и беспомощности, «Закрой глаза, — вспомнила Вера; — Темно? А у нее всегда так…»
Как же нужно было любить, чтобы, все зная, ни разу не упрекнуть, не устроить сцены, не вспомнить?..
Девушки стояли на балконе и любовались видом на Сену. В это время года река пестрела яхтами, откуда лилась музыка, и веселые туристы нередко махали девушкам, вызывая у тех искренний восторг и бурную ответную реакцию. Замок, откуда девушки любовались видом, был, пожалуй, не менее стар, чем сама Сена, и видел на своем веку не одно поколение девиц, и, как всякий старик, не без любопытства прислушивался к щебету молодежи. Девчонки болтали без умолку, легко переходя с французского на английский, бесцеремонно вставляя в эту смесь вульгарный американский сленг. Впрочем, это ничуть не портило общей атмосферы разговора, тонус которого был на высоте. Девчонок явно что-то возбуждало. И старый замок с видавшими виды галереями из темного камня притих, прислушиваясь…
