Возможно, причиной всему послужила обыкновенная ревность. Казалось бы, такой человек, как Виктор, давно должен был освободиться от этого атавизма; во всяком случае, до сегодняшнего дня он не проявлял тенденции ревновать свою женщину к каждому столбу. А может, она этого просто не замечала? Или Виктор своим мужским чутьем угадал в Сиверове что-то, чего не смогла разглядеть Ирина, какую-то опасность для себя? Неужели он увидел в Глебе соперника?
Почему именно в Глебе? Ну, не в Федоре Филипповиче же! Хотя... Что с того, что он пожилой? Человек он в высшей степени располагающий, приятный, да и генерал. К тому же генерал ФСБ, а не каких-нибудь там танковых войск. Захочет отбить у Виктора Ирину – запросто пришьет ему какое-нибудь дело, тем более что сажать олигархов нынче модно. Или просто организует несчастный случай, ему это раз плюнуть. Только моргнет своему Глебу Петровичу – и дело, можно сказать, в шляпе...
"Что за бред, – подумала она едва ли не с отчаянием. – О чем я только думаю? Хватит, хватит молоть чепуху, давай-ка лучше думать о деле!"
Впрочем, совместить возникшее за столом странное, незаметное постороннему глазу, но явное напряжение с делом, о котором шла речь, никак не получалось. Ирина так и этак сопоставляла в уме похищение картины и скрытую неприязнь, которой Виктор вдруг проникся к генералу Потапчуку, как две детали незнакомого, диковинного механизма, о котором известно только то, что он должен каким-то образом работать. Она приставляла эти детали друг к другу разными сторонами, но пазы никак не желали совпадать с выступами, а винты не входили в отверстия. А если вдруг части этого диковинного устройства ненароком сцеплялись и вступали друг с другом в некое подобие взаимодействия, общие очертания получившегося механизма смахивали на адскую машину, способную разнести жизнь Ирины Андроновой вдребезги за считаные доли секунды. Это было настолько пугающе и дико, что Ирина немедленно разрывала едва начавшую вырисовываться связь и принималась искать другой, не столь кошмарный способ совместить несовместимое.
Виктор, извинившись, встал из-за стола и отошел на несколько шагов, чтобы поговорить с кем-то по мобильному телефону. Ушел он совсем недалеко, так что именинница и ее гости могли слышать каждое произнесенное им слово.
– Это я, – сказал он, попыхивая сигаретой и рассеянно разглядывая качавшиеся у причала лодки. – Прибалтийский контракт еще у вас? Отлично. Надеюсь, с ним все в порядке? Ага, ясно... В таком случае подписывайте и отправляйте. Сегодня же, да. Чем скорее, тем лучше. И сразу же сообщите, как только придет подтверждение.
Пока Виктор говорил по телефону, охранник, который орудовал у мангала, принес и торжественно водрузил на стол очередную порцию шашлыка. Как только охранник ушел, вернулся Виктор. Он засовывал в карман мобильник и виновато улыбался, прижимая к сердцу свободную руку.
– Бога ради, простите, – сказал он, усаживаясь за стол, – дела никак не отпускают... О, шашлычок! Под это дело надо бы выпить.
Возражений не поступило, хотя Ирина заметила, что Глеб Сиверов на мгновение повернул в сторону генерала Потапчука свои темные очки, как будто ожидал, что тот откажется от вредного для его здоровья угощения. Федор Филиппович, однако, не отказался, а, напротив, с готовностью подвинул ближе к Виктору свой бокал, которым заменил рюмку перед тем, как произнести тост. Тост... Тост был, бесспорно, хорош, но вот то, что милейший Федор Филиппович сказал после... Это, черт подери, не могло быть случайностью. Похоже, господин генерал старательно усыпил бдительность аудитории, настроил всех на благодушный, веселый лад, а потом поднес свой поганый сюрпризец – нате, ешьте! Будто бомбу под столом взорвал. А зачем? Это что, генералы так шутят? Да нет, на Потапчука непохоже. И сморозить такую бестактность случайно он тоже не мог. Сказано это было специально, в точно рассчитанный момент, но чего он, черт возьми, добивался, чего хотел? Шокировать Ирину? Что ж, это ему удалось...
– Я тут подумал, – с аппетитом жуя мясо, сказал Виктор, – и пришел к выводу, что смерть этого вашего... э... Гальцева все очень сильно усложняет.
– Это мягко сказано, – согласился Потапчук, насаживая на вилку кусок мяса и обмакивая его в кетчуп, неприятно напоминавший загустевшую кровь. – Что до меня, то я, откровенно говоря, побаиваюсь, что на этом наше расследование закончено.
– То есть как это "закончено"? – от удивления Виктор перестал жевать. – Что вы имеете в виду?
– Смотрите сами, – Потапчук взял бокал и сделал из него аккуратный глоток, как будто пил не коньяк, а чай. – Допустим, Гальцев действительно играл роль торгового посредника и ездил в Европу затем, чтобы найти там покупателя. Или покупателей... В Европе он провел все лето и, надо полагать, времени зря не терял. Если бы он не нашел, куда пристроить фрагменты картины, он, я думаю, продолжал бы поиски, пока те не завершились бы успехом или пока он сам не попал бы в поле зрения местной полиции. Последнего, к сожалению, не произошло. Гальцев вернулся в Москву – со щитом, надо полагать, – и здесь, в Москве, был убит. Скорее всего сообщниками, хотя обычное ограбление также не исключается.
– Ничего себе ограбление, – недоверчиво сказал Виктор. – Боевой укол – это все-таки не портвейн с клофелином и не перочинный ножик...
– За те деньги, которые Гальцев мог иметь при себе, не грех и постараться, – тихо сказал Федор Филиппович.
Ирина похолодела.
– Вы что, думаете...
– Такую возможность нельзя исключать, – твердо ответил генерал.
– Да бросьте, Федор Филиппович! – воскликнул Виктор. – Что вы, ей-богу?.. Честное слово, напугали. Вы что же, думаете, что этот Гальцев вывез разрезанную на куски картину в чемодане и ходил по галереям, пытаясь эти куски продать? Для этого надо быть просто сумасшедшим!
Сиверов навел свои черные стекляшки на Ирину и едва заметно усмехнулся. Да, фразочка была знакомая; Ирина немедленно вспомнила, что сама повторяла ее едва ли не всякий раз, когда приходилось обсуждать действия похитителей.
Потапчук ответил Виктору примерно так же, как Сиверов отвечал в подобных случаях Ирине.
– Конечно, это сумасшествие, – сказал он. – А поступить подобным образом со столь знаменитым произведением искусства – не сумасшествие? Да по сравнению с тем, кто это задумал, Герострат – образец здравомыслия и благородства!
– Благородства? – переспросил Виктор.
– Представьте себе! Он ведь не за деньги храм Артемиды поджег!
– Тщеславие и алчность – две стороны одной медали, – ровным голосом заметил Виктор.
– С этим я не спорю, – кивнул Потапчук. – Но поступок Герострата, согласитесь, был импульсивным, а похититель картины действовал хладнокровно, по четко продуманному плану...
– А план-то был хорош, – сказал Виктор. – Ей-богу, хорош! У этого вашего Чебышева котелок варит! Его бы в правительство, мы бы давно при коммунизме жили.
– Не хотелось бы переходить на личности, – улыбнулся Федор Филиппович, – но вы лично и так живете при коммунизме. И вообще... Социализм, построенный чебышевыми, мы уже проходили... Боже сохрани нас от построенного такими людьми коммунизма! Да и план, которым вы так восхищаетесь, не кажется мне таким уж блестящим. В нем полным-полно слабых мест, если хотите знать.
