Эмма улыбается. Панико лезет в карман, достает раскраску и цветные мелки и кладет все это на стол.
— Любишь рисовать?
Эмма застенчиво кивает.
— А я прямо-таки обожал, когда был маленьким. Но у меня плохо получалось.
Эмма садится и начинает листать раскраску.
— El gato. — Она указывает на рисунок кота, берет желтый мелок и начинает раскрашивать, а потом спрашивает у меня: — Ты говоришь по-испански?
— Чуть-чуть.
Она оборачивается к Панико:
— А вы?
— Si, señorita.
Эти двое бегло обмениваются несколькими фразами на испанском; Панико говорит и вызывает у ребенка хохот. Мне удается разобрать слово «нога», но, возможно, я ошиблась.
Эмма принимается затачивать синий мелок, потом сдувает крошки, наклоняется над страницей и раскрашивает кошачью миску. Восковой запах мелков смешивается с каким-то другим. Пахнет от Эммы, несмотря на купание в ванне вчера вечером. Сладковатый запах ребенка, о котором не заботятся должным образом.
Панико придвигает свой стул поближе к ней.
— Можно тебя кое о чем спросить, Эмма?
— Ну да.
— Где вы жили?
— Иногда прямо на пляже, иногда в машине. А иногда у друзей Тедди.
— А где жили эти друзья?
— В разных местах.
— Они не говорили, что знают твою маму?
— Тедди — мамин двоюродный брат, — отвечает Эмма. — Можно, я еще порисую?
И затыкает уши; при виде знакомого жеста меня охватывает чувство благодарности. Эта привычка была у нее, сколько я ее знала. Эмма смотрит на меня, потом на Панико и спрашивает:
— У Тедди и Джейн проблемы?
— Мы просто ищем их, чтобы задать несколько вопросов, — отвечает тот.
Эмма снова принимается раскрашивать. Сидя здесь, с ней, ощущаю одновременно радость и волнение. Дух товарищества, успевший возникнуть между нами за несколько недель до похищения, пропал, и я по-прежнему пытаюсь понять, что еще в ее характере коренным образом изменилось. В какой степени в этом повинны естественные возрастные изменения и в какой — время, проведенное с Тедди и Джейн?
Громкий голос объявляет взлеты и посадки. Каждый раз, когда динамики в углу начинают потрескивать, задерживаю дыхание. Пусть рейс ненадолго отложат. Пусть Джейка задержат на таможне. Еще немного времени с Эммой. Еще несколько часов. Несколько минут. Разумеется, наше грядущее воссоединение приводит меня в восторг, но я с ужасом представляю себе, как они входят в самолет и оставляют меня одну.
Наконец в двери стучат. Три раза.
Эмма подскакивает. Я тоже. Девочка сидит спиной к двери, со склоненной головой, но ее руки тут же замирают. Она смотрит на страницу и так сильно стискивает мелок, что пальчики у нее белеют. Панико открывает дверь — на пороге стоит Джейк. У него с собой никаких вещей, кроме небольшой сумки на плече. В одной руке — огромная кукла в нарядном платье и черных ботинках со шнуровкой. Счастливый отец замер в дверях и смотрит на Эмму, как будто боится поверить собственным глазам. Джейк поправился, и волосы у него отросли.
Слегка касаюсь ее руки:
— Эмма, посмотри, кто пришел.
Она смотрит на меня, не выпуская мелок, и не двигается. Джейк подходит к столу и опускается на колени рядом с дочерью. Когда та видит отца, в ней что-то меняется, лицо Эммы светлеет, на губах появляется тонкая улыбка. Джейк роняет куклу, заключает Эмму в объятия и рыдает, уткнувшись лицом в ее волосы.
— Это ты. Поверить не могу. Действительно ты.
— Конечно, я, папа.
Панико отводит взгляд. Подобно мне, человек Уиггинса чувствует себя посторонним в этот момент.
Джейк смотрит на меня:
— Поверить не могу…
— Я знаю.
Болфаур берет Эмму на руки, подходит ко мне и крепко обнимает. От него приятно пахнет, и он отлично выглядит.
— Ты все-таки оказалась права. Прости, что сомневался.
Эмма смотрит на куклу, лежащую на полу, широко улыбается и пытается высвободиться из отцовских рук.
— Это Фелисити, — говорит Джейк, ставя дочь наземь.
Девочка трогает волосы куклы, щупает белое кружево, которым отделан подол платья.
— Она красивая.
Джейк смотрит на Эмму так, словно все еще не верит в реальность происходящего. Как будто боится в любой момент проснуться.
— Наш рейс через два часа. Может, выпьем кофе?
Мне трудно сдержать смех.
— Ты шутишь?
Панико делает шаг вперед.
— Я из посольства, — обращается он к Джейку. — Встречу вас у выхода и удостоверюсь, что благополучно сели в самолет. Паспорт Эммы не забыли?
— Здесь. — Джейк похлопывает по карману куртки. — Спасибо за помощь.
— Не благодарите меня, — говорит Панико. — Это все Эбби.
— Что еще ты знаешь? — спрашивает Болфаур у меня.
Эмма занята — развязывает и завязывает шнурки кукольных ботинок.
— Мужчина из желтого «фольксвагена» — двоюродный брат Лизбет, — негромко говорю. — По крайней мере так они сказали Эмме.
Джейк недоверчиво качает головой.
Несу куклу, Джейк несет Эмму — спускаемся в кафе. Панико шагает следом. Дочь не сводит глаз с отца, он с нее, я гляжу на обоих. Это так странно — мы трое, вместе идем по аэропорту, как самая обычная семья.
— Тебе надо подстричься, — говорит Эмма, щупая длинную отцовскую челку.
— Ты сама меня подстрижешь, когда вернемся домой, — отвечает тот сдавленным голосом.
Заказываем кофе, фруктовый коктейль для Эммы и пирожные. Садимся за уединенный столик у окна. Джейк придвигает стул Эммы поближе к своему и начинает разламывать для нее пирожное на маленькие кусочки, как всегда это делал, но малышка притягивает к себе тарелку и говорит:
— Я сама.
— Извини. — Джейк улыбается. — Полагаю, ты уже большая. Господи, только посмотри, Эбби, как она выросла.
Эмма ухмыляется и как будто хочет что-то сказать, но вместо этого принимается жевать пирожное.
— Что? — спрашивает Джейк.
— Я стала выше, а ты толще.
Мы смеемся, Эмма тоже.
— Я так по тебе скучал. Ты даже не представляешь…
Девочка вытирает рот тыльной стороной ладони и смотрит в тарелку.
Знаю, он изо всех сил сдерживается, чтобы не засыпать ее вопросами. Болфаур не сводит с дочери глаз словно зачарованный.
— Твоя спальня осталась такой же, как и раньше, — говорит Джейк. — А на Рождество было много подарков.
