Прошло несколько месяцев. Все это время И продолжала читать и писать. В один прекрасный день она подошла к сливовому дереву, служившим мне пристанищем. Она полила корни вином, а потом сказала. «Это дерево — символ Ду Линян. Я отдаю тебе свое сердце. Пожалуйста, помоги мне лучше понять двух первых жен моего мужа».
Жизнь подражает искусству, и действия И казались точным воспроизведением той сцены из оперы, в которой Ши Сяньгу делает ритуальное жертвоприношение в память о Линян. Но от этого поступок И не стал для меня менее значимым. Линян ответила на доброту служанки, обдав ее душем из лепестков; я была слишком осторожна, чтобы сделать нечто столь же выразительное, но подарок И доказал мне, что она готова к работе. Я подвела ее по коридору к Залу Облаков. Комната была небольшой, но очень красивой. Ее стены были выкрашены в цвет неба, а в окнах блестело голубое стекло. В серовато-зеленой вазе на скромном столике стояли белые ирисы. И села за него, положила том «Пионовой беседки», развела тушь и взяла в руки кисть. Я заглядывала ей через плечо. Она перевернула страницы и нашла ту сцену, где призрак Линян соблазняет Мэнмэя. «Характер Линян виден в том, как робко она приближается к ученому, - написала И. - Она призрак, но в душе остается целомудренной».
Клянусь, это не я нашептала ей эти слова. Она написала их без подсказки, но они были вполне созвучны моим мыслям. И продолжила писать, и следующее предложение убедило меня в том, что ее мысли были далеки от тех, которые я некогда смаковала, лежа в своей постели: «Матери следует быть очень осторожной, если ее дочь начитает мечтать о дожде и облаках».
Затем И задумалась о своей юности и о нелегком уделе женщины: «Линян застенчиво и боязливо говорит: “Бесплотный призрак может отдаться на волю страстей, но женщина должна помнить о приличиях ”. Она не распутница. Она живая девушка, которая хочет быть любимой женой».
Эти слова полностью отражали мои мысли! Я умерла молодой, но после всех моих странствий я поняла, чем жена отличается от девушки, предающейся мечтам, когда она остается в комнате в одиночестве.
Стиль каллиграфии Тан Цзе напоминал мой собственный. В этом не было ничего удивительного, ведь я так часто водила ее рукой. Я надеялась, что, когда Жэнь увидит, что все записи сделаны словно одним почерком, он сразу поймет, что это значит. Но теперь меня это не волновало. Я хотела, чтобы И гордилась своей работой.
Она написала еще несколько предложений и подписала эти строки своим именем. Подписала своим именем! Я никогда не делала ничего подобного и не позволяла этого Тан Цзе.
И в течение нескольких месяцев каждый день приходила в Зал Облаков и записывала на полях книги свои мысли. Постепенно начало происходить нечто удивительное. Мы с ней стали переговариваться. Я шептала, а она писала: «Жалобные песни птиц и насекомых, дыхание ветра, несущего дождь: призрачность, свойственная словам и ощущаемая между строк, непреодолима». Записав мою мысль, она погрузила кисть в тушечницу и добавила собственные слова: «Как страшно читать об этом, сидя в одиночестве угрюмой ночью!»
Воспоминания о собственных переживаниях вдохновили ее на такие строки: «В наши дни многие прекрасные союзы расстраиваются, потому что люди слишком придирчивы, когда речь заходит о положении семьи. Они настаивают на том, чтобы родители невесты присылали большое приданое. Когда же с этим будет покончено?» Кому, как не ей, было знать, что в браке важнее всего любовь, а не деньги, положение семьи или связи, ведь она испытала это на себе.
Иногда мне казалось, что ее слова, падающие с ее кисти, можно уподобить цветам: «Мэнмэй изменил имя после того, как увидел сон. Линян заболела во сне. Они оба страстно любили. Им обоим снились сны, и они верили в них. Призрак — это всего лишь сон, а сон призрачен». Прочитав это, я тут же позабыла о наваждении, не оставлявшим меня долгие годы, и засияла от гордости за И, которая была так проницательна и непоколебима.
И отвечала на то, о чем писала я, а иногда продолжала записи, сделанные кистью Цзе. Все это время я иногда так ясно слышала голос Цзе в отдельных отрывках, словно она не оставляла нас. Прошло много лет, и я видела, что она сделала куда больше, чем мне казалось. В отличие от нас, И не выказывала склонности к любовному томлению, но у меня было чувство, что ее присутствие объединяло нас. Мы отвечали ей, омывая слезами строки написанных кистью иероглифов и обнажая перед ней свои мысли, которые она читала на страницах книги.
Я радовалась, когда И дополняла комментарий своими мыслями, и старалась во всем помогать ей. Если она читала ночью, я делала пламя свечи ярче, чтобы у нее не уставали глаза. А если они начинали слезиться, я советовала ей наполнить чашку зеленым чаем и подержать ее сначала у одного глаза, а потом у второго, чтобы убрать красноту. Я вознаграждала жену моего мужа за каждый прочувствованный ею отрывок, за каждую найденную цитату, за каждое яркое мгновение, пережитое в ее сердце и в дальнейшем описанное на полях книги. Я присматривала за ее сыном, когда он гулял в саду, не позволяла ему падать с каменной горки, отгоняла жалящих его насекомых, удерживала малыша, когда он хотел выбежать за ворота. Я подстерегала духов воды, чтобы не дать им увлечь мальчика в пруд и утопить его, и духов деревьев, чтобы он не спотыкался о корни.
Я также начала изменять кое-что в доме и оберегать его. При жизни Цзе я не видела почти ничего, кроме спальных покоев. Тогда мне казалось, что этот дом куда хуже, чем усадьба семьи Чэнь. Но то, что я считала прекрасной особенностью моего родного дома, на самом деле был холод и отчуждение, неизбежные спутники роскоши — в нашем доме жило слишком много пальцев, и нигде нельзя было найти спокойного, уединенного, тихого уголка; все только сплетничали, лгали и пытались улучшить свое положение. А этот дом был прибежищем художника и писательницы. Постепенно И превратила Зал Облаков в свое убежище, где она скрывалась от расспросов домашних, спокойно писала и приглашала мужа, чтобы провести наедине тихий вечер. Я старалась сделать ее пребывание в этой комнате еще приятнее: посылала в окно аромат жасмина, дышала на голубые оконные стекла, создавая ощущение прохлады, и пробегала пальцами по цветущим деревьям в саду, чтобы их кружевные лепестки отбрасывали на стены дрожащие тени.
Я открыла для себя большой мир и покорила его. Мои чувства проявлялись в пышном цветении пионов весной — я надеялась, что члены семьи У вспомнят обо мне, увидев их красоту и почувствовав аромат; в снеге, падающем на ветки деревьев зимой, в то время, когда я умерла, и легком ветерке, поднимающем ивовые ветки, — я хотела напомнить Жэню о том, что он всегда будет моим Лю Мэнмэем; в тяжести плодов сливового дерева, я верила, что обитатели дома наверняка оценят это чудо по достоинству. Это были мои подарки Жэню, И и их сыну.
Я должна была отблагодарить их и выразить признательность за пожертвованное мне вино.
Однажды, когда И проветривала книги из библиотеки Жэня, из одного тома выпало несколько листков бамбуковой бумаги. И подняла хрупкие, смятые листы и громко прочитала: «Меня учили вышивать бабочек и цветы...»
