– Минуточку внимания, блядь, если можно! – закричал я залу. Публика с галерки старалась побыстрее разбежаться, а потому у всех выходов возникли заторы. – Волшебный порошок с Востока, – объяснил я дожу. Соскочил со стола, приземлился в нескольких шагах от Яго, ухмыльнулся ему и поджег фитили еще двух бумажных цилиндров. После чего побежал прямо на двух оставшихся стражников – они передвинулись несколько вбок – и гавкнул на них. Стражники отскочили, а я сунул по бомбе в горлышка двух огромных винных амфор, поставленных у стены для красоты. Опять проскочил мимо Яго, мимо совета, мимо пары уже очень неуверенных стражников, зажег еще два фитиля и запихнул по бомбе в амфоры, стоявшие в другом углу.
– Драконья пудра, как ее называют, – объявил затем я. – Привезена в Венецию Марко Поло, спасенным и выкупленным не кем-нибудь, а чужестранцем Шайлоком. Прошу простить. – И я воздел палец, отмечая место в своей речи воздушной закладкой, после чего заткнул себе уши – тут-то две первые амфоры и бабахнули, засыпав всю залу глиняными осколками. Два серебристых гриба дыма поднялись к сводам потолка. В зале зазвенели вопли ужаса, зеваки в дверях уже лезли друг на друга, лишь бы скорее выбраться отсюда. Члены совета вскочили на ноги, хотя, похоже, кроме этого, у них не было ни малейшего представления о дальнейших действиях. – Всего наперсток порошка, – сказал я. – И еще два. – Грохнули еще две амфоры – с той же яростью, что и первые. Даже Яго, вцепившийся в рукоять своего меча, вздрогнул. – Полные наперстки, ваша светлость. И вот в сей же час в катапульты и требушеты всего флота военных кораблей заряжены целые квинталы драконьей пудры, упакованные в огромные стальные и каменные ядра. И все их Отелло готов выпустить по вашему городу.
– Отелло мертв! – заорал Яго.
– Неужели, Яго? Вы видели, как он погиб? Вы тело его видели?
Глаза Яго заметались по краям глазниц – он лихорадочно обшаривал свою память.
– Кровь! – выкрикнул он. – Моя жена…
Снаружи донеслись фанфары, их трубный зов подхватили рога порта и Арсенала. Зазвонили колокола Святого Марка.
– К молитве? – спросил я. – В такой час?
– Это сигнал о прибытии нашего флота, – ответил дож.
– Как вы сами сказали, ваша светлость, Яго действовал во имя республики. Предавая Отелло, он выступал от имени города – и вот теперь храбрый Отелло, мстительный Отелло, чужак, мавр, с сотней кораблей, вооруженных драконьей пудрой, прольет на ваш любимый город смертоносный ливень адского пламени, пока от Венеции не останутся кучи догорающего мусора и стирающиеся воспоминания. Венеции, ваша светлость, более не существует. Это был экзамен. И вы его не сдали.
– Фортунато, – взмолился дож. – Мы ничего не знали о твоей королеве.
– Зато теперь знаете, а я пошел в вашу тюрьму. Давайте скорей, пока у вас тут еще есть стены. Наперсток. – И я показал всем бумажную гильзу, вытащив ее из своего пояса.
– Попроси мавра о милосердии. Мы не знали. Мы его сделали своим генералом.
– Арестуйте Яго, – ответил я.
– Арестовать его! – немедленно рявкнул дож. Стража надвинулась на солдата, и он потянулся к мечу, но я держал свой метательный кинжал наготове.
– Я прикончу тебя на месте, мерзопакостный подонок, – сообщил ему я. Он тут же сдался страже.
Зеваки уже успокоились, отхлынули от дверей и смотрели на происходящее дальше.
– Помилуйте Шайлока и верните ему состояние.
– Сим постановляем, – поспешно произнес дож под кивки совета – сенаторы больше всего походили теперь на клюющих кур. – Девять тысяч дукатов присуждаются Шайлоку, все обвинения с него снимаются. Прошу тебя, Фортунато, ступай теперь к Отелло, заступись перед ним за Венецию.
– Не зовите меня Фортунато.
– Карман, прошу тебя! Помилосердствуй!
– Золото уже Антонио забрал, – сказал Шайлок.
– Мы его сейчас же обратно призовем, – сказал дож. – Он сговаривался с Яго, он будет арестован, теперь иди. Спасай город.
Я только повернулся бежать к дверям, как с галереи громыхнул знакомый голос:
– Ваша светлость! Сенаторы!
Толпа расступилась, и вперед прошел Отелло – весь задрапирован в полосатые шелка, золото с белым, а за ним по воздуху трепетала огромная накидка из золотого шелка, закрепленная на бронзовом сарацинском шлеме. За перевязь из желтого шелка на поясе у него был заткнут ятаган в изукрашенных самоцветами ножнах.
Дож обошел вокруг стола и упал на колени.
– О прошу вас, Отелло, генерал, умоляю – пощадите город. Венеция и есть, и будет вам верна. Не уничтожайте нас. Мы не знали. – И дож склонился так низко, что его дурацкая шапка уперлась рогом в пол.
Отелло глянул на меня.
– Дурак?
– Мавр, – ответил я. – Потрясный у тебя прикид.
– Ты чего это здесь затеял?
– Остановите драконью пудру, Отелло, – проныл дож. – Пощадите, пожалуйста, город.
– А, вот вы о чем? – сказал я и сунул кинжал себе в сбрую. – Это я вам мозги полоскал. У нас только то, что при мне сегодня было. Ну, мне еще Антонио ловить. Па-ка!
Явление двадцать пятое
Восстань из бездны, ужас черной мести![337]
Я выскочил за дверь под взглядами множества смятенных зевак. Харчка заметил сразу – он высился над всею причальной суматохой. Рядом Бассанио помогал Антонио грузить сундук с золотом в гондолу.
– Харчок, останови их! – крикнул я, но долбоеб слишком долго разбирался, на кого направлена моя инструкция. Бассанио оттолкнул гондолу от пристани, Порция потянула его обратно к зданию суда, а лодка отплыла. Антонио стоял в ней и ухмылялся мне.
Я протолкался сквозь толпу, извлекая с копчика кинжал, – и на ходу сунул рукоятью его себе в кошель. Добежав до края пристани, где народ не так толпился, я размахнулся и метнул его.
Он просвистел над водой и вонзился в банку, на которой стоял Антонио.
– Промазал, – сказал купец.
– Да, – подтвердил я. – Смерть и проклятье!.. О!..[338]Киньте его обратно, старина, будьте добры?
Антонио нагнулся и с трудом вытянул клинок из дерева. И довольно нагло улыбнулся, засовывая его себе за пояс: далеко, мол, не докинет совершенно точно. Но потом глянул на свою руку.
– Липкий он какой-то.
– Ну да, еще какой, – снова подтвердил я. – Па-ка!
По середине студеного Большого канала острым углом прошла волна.
– Эт чо? – сказал один зевака, показывая на темную торпеду, гнавшую эту волну.
Остальные сгрудились ближе. Антонио проследил за их взглядами – и увидел, что́ к нему приближается. Заозирался, посмотрел на гондольера – и понял, что деваться ему некуда.
