Прыщевая сыпь на шее горела. Руки тряслись, кружилась голова. Лора с трудом держала трубку.
— Мэм, я сейчас передам трубку помощнику. Он запишет номер рейса и ответит на все ваши вопросы.
Помощник тщательно записал номер рейса, время вылета, код подтверждения, выданный авиакомпанией.
— Но с молодым человеком-то что случилось? — спросила она. — Грабителем, которого вы арестовали?
— Сбежал, мэм.
— Да, мэм.
— А другой полицейский говорит, что он умер в камере.
— Да, мэм. Умер в камере, а потом сбежал.
116
Очередной приступ кашля прекратился, Иронси-Эгобия поглядел на Ннамди и вздохнул:
— Я много забашлял, чтоб тебя вытащить. Гораздо больше, чем сто долларов, которые ты украл.
— Я их не крал, сэр.
Опять вздох, почти рык.
— Меня бесит ложь, а не воровство. Нельзя, чтоб люди думали, будто я торо-кро — языком треплю, а до дела не довожу.
— Диле, брат. Диле.
— Поздновато для извинений, тем более на иджо. Я-то знаю, что им веры нет. А теперь послушай меня и ответь правду. У тебя только один шанс. Ты говорил им обо мне? Сказал, как меня зовут?
— Нет, сэр.
— А ей сказал?
— Нет, сэр. Она как меня увидела, сразу позвонила в полицию отеля. Я бы и не успел. Я убежал.
— Ясно. Убить не успел, а ограбить успел.
— Нет, сэр. Я ее не грабил.
— Она говорит, ты забрал сто долларов. И я тебя спрашиваю: ты их украл? Деньги эти? Ты меня за мугу держишь?
Он их украл?
Ннамди поразмыслил над вопросом, обдумал всевозможные значения слов «взял», «украл». Ограбление? Нет. Он не брал деньги — она их отдала. Это подарок, она сама сказала.
— Нет, сэр, я их не крал.
Иронси-Эгобия обернулся к остальным:
— Врет. Свяжите ему руки. Я из него правду выбью.
Ннамди заломили руки за спину, крепко связали.
— Тунде! — позвал Иронси-Эгобия.
Тот раскидал имущество Ннамди по ржавой крышке перевернутой нефтяной бочки.
— Вот чего у него при себе, пахан фармазон. Сто долларов нету.
— Ну еще бы, — сказал Иронси-Эгобия, сдерживая кашель. — Полицейские захапали.
Ога подошел, поглядел. Корешок автобусного билета. Лакрица. Несколько монет. Глиняные катышки с обрывками перьев и обломками костей, осколки раковины и камня. Взял их, покатал в ладони.
— Ну ты подумай!? А это у нас что? — И к остальным: — Знаете, что это? — Те не знали. — Буро-йоу, — сказал он на языке, знание коего столько лет отрицал. Сам удивился, до чего неловко слова скатывались с языка. — Диригуо, буро-йоу, овумо. Ха! Буро-кеме, буро-кеме. Игбадаи.[59]Вы поглядите — у нас тут прорицатель! Гадатель.
— Нет-нет, — сказал Ннамди. — Я простой человек, просто иджо…
— Ты иджо, но не человек. Ты пока мальчишка, — возразил Иронси-Эгобия. — Ты крыса болотная. Думаешь, подольстишься к судьбе, она тебе легкую долю подарит. А прорицатель, который отрицает, что он прорицатель, — он, знаешь ли, так себе прорицатель. Мумбо-юмбо. Иезуиты в семинарии так это называли. Мумбо-юмбо. — Иронси-Эгобия вперился в Ннамди — глаза горят, словно изнутри подсвечены. — Но мы-то понимаем, а? Ну-ка, скажи, умеешь прозревать будущее? Знаешь свою судьбу?
— Сэр, — прошептал Ннамди, — я вовсе не…
Но Иронси-Эгобия уже отвернулся. Махнул шестеркам, те подкатили покрышку. Еще один принес канистру бензина.
Иронси-Эгобия улыбнулся юноше:
— Поздравляю тебя! Ты отправляешься к предкам. Скоро окажешься среди опу дувой-йоу.
Ннамди вскинул голову — в глазах слезы.
— Сэр! А кто о девушке позаботится?
Иронси-Эгобия выдержал его взгляд.
— Девушка сделала, что велели. Пускай, если хочет, работает в отеле, пока ребенок не родится, да и потом. Мне… удобно, чтоб она там была. Она мне еще пригодится. Чего не скажешь о тебе. — («Явился не запылился, смердит Дельтой».)
Шестерки натянули покрышку Ннамди на плечи.
— Не хороните меня бездетным, — взмолился тот. — Не хороните меня в циновке и без пищи. Умоляю тебя, брат, не отсылай меня голодным. Я же не бездетный. Понимаешь? У меня есть ребенок.
Они вылили ему на голову бензин — миропомазали нефтью. Бензин стекал в покрышку, ел глаза, Ннамди жмурился, и шестерки смеялись — он как будто плакал бензиновыми слезами.
Иронси-Эгобия склонился ближе, в последний раз с ним заговорил; в подобную минуту уместно сказать правду.
