Не надо давать ему в челюсть, или обижаться. Оставьте поцелуи для закрытых помещений, и оставьте ФУ наедине с ночным городом. Им хорошо вместе: у них совпадают ритмы. Ночной город красуется, ФУ снимает, вы украшаете собой одну из башен — чем не идиллия? И не надо с ним обниматься, не надо. Потому что правой рукой он будет нежнейшим образом гладить вас по чему—нибудь. А левой украдкой начнет перематывать плёнку.
По приезде домой ФУ проводит приблизительно месяц, проявляя, печатая, сортируя, кадрируя и еще раз печатая то, что он успел наснимать в поездке. Большая часть снятого направляется непосредственно в мусорный бак, меньшая часть показывается друзьям — таким же ФУ — и обсуждается с ними, после чего следует всё в тот же мусорный бак. От всей поездки остаётся в лучшем случае одна фотография, и вот она—то прекрасна и удивительна, да. Эту фотографию ФУ отдает на выставку, где она немедленно занимает первое место, потом её отбирают для выставки рангом повыше, потом печатают в каком—нибудь крупном журнале, на обложке, и вас уже от неё тошнит, потому что это журнал продаётся практически везде, ваш ФУ горд собой и вам ничего не остаётся, кроме как гордиться вместе с ним. На единственной удавшейся фотографии запечатлена чайная ложка, лежащая на боку, и в ней — отражение апельсина в солнечном блике. «Это я снял, когда был в Венгрии», гордо говорит ФУ. Это — моя самая удачная венгерская фотография.
Вы молчите. Вы съездили за границу с ФУ и сделали свои выводы. Вы счастливы вернуться домой, где он хотя бы по дому ходит без штатива. Вы снова способны адекватно воспринимать мир и не должны каждые пять минут замирать в позе «хфы», дабы кусок от вас могли запечатлеть на фоне куска от чего—нибудь еще. Вам хорошо. Вашему ФУ тоже хорошо — он прекрасно съездил, и привёз замечательную фотографию.
Но вы—то знаете, что на самом деле ту ложечку с апельсином он снимал в вашем собственном доме, в день отъезда, тестируя плёнку.
КАПИТАЛ
На самом деле, все мы делимся не на белых и черных, мужчин и женщин или евреев и антисемитов. Мы делимся на отличников и двоечников. И между нами веками длится классовая борьба.
Отличники встают рано, причем далеко не всегда потому, что они — жаворонки. Они встают рано потому, что им надо. Если рано им случайно вставать не надо, они встают поздно. Поздно — это в десять утра. Ну ладно, в одиннадцать. Самый край — в двенадцать, со словами «сколько можно спать». Отличникам вообще свойственно задавать самим себе и окружающим риторические вопросы. Например, «когда, если не сегодня, я буду это делать?», «сколько твоё безделье может продолжаться?» и «неужели ты не понимаешь, что…». «Неужели ты не понимаешь?» — ключевой вопрос отличников. Они не понимают, как можно не понимать.
Двоечники не понимают.
Отличники работают в системах. Им это важно. При этом им важно, чтобы в системе, где они работают, их ценили. Если в системе, где они работают, их не ценят, отличники ищут новую систему. Самая большая награда для отличника — когда система их сначала не ценила, а теперь ценит. Самое страшное наказание — провалиться в глазах системы. Если отличника спросить «кто ты», он честно ответит: «инженер—технолог».
Если спросить «кто ты» двоечника, он ответит «Вася».
Основная причина всех действий отличника — убежденность, что так надо. Надо хорошо учиться, надо получать хорошие оценки за экзамены, надо найти хорошую работу (а как же иначе?), а на этой хорошей работе надо сделать карьеру, потому что карьеру делать надо. Да, еще по той же причине они моют грязную посуду.
Двоечники тоже моют грязную посуду. Когда заканчивается чистая.
Первичное расслоение происходит в школе. Отличника узнать легко, и вовсе не по очкам или по умному лицу. Отличник — это тот, кто Делает Уроки. Каждый день. Приходит домой после школы, переодевается в домашнюю одежду, разогревает обед, обедает — и садится. Иной отличник скор и легок, поэтому садится он на полчаса, и за полчаса у него всё готово. Другой отличник основателен и упорен, поэтому его уроки делаются целый вечер. Есть даже такие, которые ежедневно делают Уроки на Послезавтра — но это особая категория человечества, и речь сейчас не о них.
Сделав уроки, отличник улыбается и потягивается. Если он — Истинный Отличник, он может после этого еще и собрать портфель. Впрочем, это необязательно — я знала одного настоящего отличника, за которого все десять школьных лет портфель собирала мама.
А теперь быстро поднимите руку те, кто регулярно строчил домашнюю математику на подоконнике в туалете напротив кабинета химии на пятом этаже. С вами всё ясно. Вы наверняка еще помните, что на средней величины домашнее задание нужна обычная перемена (десять минут) в пятом классе, и большая (двадцать) — в восьмом. Что? Не «строчил», а «сдувал»? Сами вы «сдувал». Чтобы спокойно списать задание по любому предмету, не нужна никакая перемена. Нужна последняя парта и урок биологии. Можно литературы.
Но сдувание — это детский сад. Высший пилотаж двоечника — сделать домашнее задание самому, причем на том самом уроке, на который он задан. Желательно сидя не на последней, а на первой парте. Сделать блестяще, с выдумкой, с переподвыподвертом и, сделав, немедленно вызваться отвечать. Ответить так, что преподаватель заплачет от восторга, получить законную пятерку с бантиком и, сев на место, углубиться наконец в чтение второго тома сочинения Освальда Шпенглера «Закат Европы». Ради которого и нужно было ответить добровольно, чтоб потом не дергали. На такое способен только истинный, глубинный, не побоюсь этого слова, духовный двоечник. Которому в общем—то все равно, чем заниматься, лишь бы было интересно и не дергали. К сожалению, сочетание «интересно» и «не дергали» в школе (да и в жизни) бывает редко, поэтому ради своего смысла жизни двоечнику приходится трудиться куда упорней, чем отличнику. Если он, конечно, достаточно трудолюбив, чтобы это делать.
Оценки не говорят нам ни о чем. На доске «Гордость школы» висят вперемешку как портреты отличников, так и портреты двоечников. У последних ничуть не меньше высоких оценок, похвальных грамот и побед на физико—математических олимпиадах, а среди первых есть масса хмурых середнячков. Дело не в баллах, дело в подходе.
Отличник на любое
— Зачем?
отвечает
— Надо!
Двоечник на любое
— Надо!
отвечает
— Зачем?
* * *
По окончании школы отличники и двоечники выкатываются в большую жизнь. Отличникам там легко, слово «надо» ведёт их за собой. Двоечникам сложнее: им приходится изо всех сил думать, как бы выкрутиться так, чтобы ничем не поступиться. Поступаться двоечники не любят. Это, пожалуй, второе существенное различие между двумя классами: отличник твёрдо знает, чем нужно и должно поступиться, дабы достичь того, чего Надо достичь. Двоечник абсолютно уверен, что поступаться не имеет смысла ничем, поэтому поступается он только тем, что ему неважно. Ему многое неважно. Собственно, ему по—прежнему важно исключительно чтобы было интересно и особо не дёргали. В слове «особо» проявляется последняя уступка, которую двоечник делает обществу.
