Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Его огромный дом напоминал великокняжеский дворец, а по убранству комнат превосходил даже государеву Переднюю. В коридорах у боярина полыхали подсвечники немецких мастеров, углы освещали узорчатые миланские фонари, а в сенях на гостей взирали венецианские маски. Князь заведовал Посольским приказом, и ему не стоило труда выписать интересующую его вещь в любом королевском дворе.
Были у именитого боярина скрипошники с домрачеями, шуты и шутихи, карлы с карлицами, а во время обедов стольники поочередно подавали по двенадцать блюд, удивляя гостей хлебосолом и парчовыми нарядами.
Василий Шуйский настолько уподобился государю, что повелел челяди откладывать по сорок поклонов зараз, как если бы они привечали самого великого московского князя. С коня он сходил не на грешную землю, а ступал на скамеечку, которую заботливо подставляли ему под ноги стремянные, а когда шествовал по улице, то под руки его держали по три дюжины рынд.
— Ты вот что, девонька, про этот порошок никому ни слова! А то накличешь на весь род такую беду, что не приведи господь! Насыплешь ты этого зелья на петлицы государыни. Она начнет пуговицы застегивать да перепачкает свои пальчики, а потом заразу и в рот себе занесет. Не пройдет и месяца, как на погост снесем. Ты, девка, не робей. Сделаешь все как надо, жениха тебе найду справного. А может, ты и сама уже присмотрела? — лукаво глянул дядя на племянницу, и лицо Аграфены слегка покраснело. — Видел я, как ты на рынду моего поглядываешь. Степан — парень ладный, такой детина любую девку ублажить сумеет. Сам сватом буду, а уж он своему господину не откажет. А сейчас возьми вот это ожерелье, оно тебе к лицу будет. И нечего более морду воротить, как я сказал, так и сделаешь.
Елене Васильевне занедужилось во время сидения с боярами. Государыня подняла длань ко лбу, золотой парчой отерла холодные капли, а потом прервала речь Ивана Шуйского словесами:
— Вы здесь, бояре, без меня судите, а мне что-то тяжко сделалось. Видать, кушанье мне впрок не пошло. — Великая княгиня, поддерживаемая Овчиной-Оболенским, спустилась с государева места, а потом, обернувшись на примолкших вельмож, добавила: — Да не стойте вы неотесанными чурбанами, сядьте на лавки. Господи, что же это со мной?
Некоторое время бояре продолжали выстаивать, а потом опустились на лавки единым миром. Оставались стоять только думные дворяне[65]да те, кто был породой пожиже.
Все ждали приговора конюшего, и Овчина заговорил:
— Вот что, бояре, не получится у нас нынче сидения. Государыня наша захворала. Ступайте по приказам, а я повелю богомольцам, чтобы попросили у господа здоровьица для великой княгини.
На том и порешили.
На следующий день бояре до самой обедни простояли в Передней комнате, а потом в сени вышел думный дьяк и объявил, что сидения не будет и пусть лучшие люди расходятся по дворам и приказам и служат великому князю как должно.
По Москве пополз слушок, что к московской княгине пристала липучая хворь. Даже на папертях глаголили о здоровьице великой княгини и, оглядываясь на караульщиков, беззаботно разгуливающих по улицам града с бердышами на плечах, молвили шепотом:
— Видать, за грехи господь государыню Елену Васильевну наказывает. Совсем срам она потеряла, слюбилась с Овчиной и про вдовий удел вспоминать не желает.
Государыне сделалось совсем худо. Постницы поили ее святой водицей и читали молитвы во спасение. Елена Васильевна только ненадолго поднималась с ложа, хлебала стылую окрошку, а потом возвращалась в мягкую постелю. Облегчения никак не наступало.
На третий день болезни государыни явился митрополит Даниил. Глянув на беспомощность великой княгини, он устыдился собственного здоровья, которое отпечатывалось на его румяных щеках.
В Постельной комнате стоял такой затхлый дух, какой бывает только подле тяжелобольных.
— Вы бы оконце распахнули, — пожелал митрополит. — Авось болезнь-то и выветрится. А лучше отнести государыню в Крестовую. Там, среди образов и мощей святых старцев, ей непременно должно полегчать.
— Неужно я стала настолько немощной, что сама дойти не смогу? — неожиданно воспротивилась великая княгиня.
Елена Васильевна отстранила руки боярышень и ступила на пол. Походка ее потеряла прежнюю твердость, и она шла, слегка расставляя руки.
— Постелю для Елены Васильевны сделайте под Спасительными крестами. Об эту святыню разобьется любой вражий промысел. Окропите комнату святой водицей да по углам сложите кучки ладана. А я помолюсь о здоровьице великой княгини. — С тем митрополит и удалился.
Стольники, столпившиеся во множестве на Постельном крыльце, открыв рты, ловили каждую новость о самочувствии великой княгини. Дурные вести просачивались через многие двери вместе с выходившими из дворца лучшими людьми.
Никто не бранился, все называли друг друга по имени-отчеству и скорбно вздыхали.
Сидения не было и в этот день, но московские дворяне расходиться не спешили. Каждый из них уже мысленно отпел Елену Васильевну и думал о том, какое пожалование получит после ее кончины, сколько будет роздано милостыни на ее похоронах и какой кафтан надеть во время отпевания.
На пятый день своей болезни великая княгиня появилась на людях. Она уверенно ступила на Постельное крыльцо, а потом прикрикнула на онемевшую от удивления челядь:
— Что же вы застыли, холопы? Или государыню свою не признаете? А может быть, другого хозяина уже для себя подыскали? Нет? Ну так шибче поклоны кладите! Шибче! Вот так! Ниже. Еще ниже шеи сгибайте! Смотрю, совсем ваши спины занемели!
И Елена Васильевна с размаху опустила трость на плечи стоявшего рядом мужика.
— Слетелись воронами на мою погибель. Все ждете, когда я помру! Только рано вы меня хороните! А теперь ступайте с крыльца прочь!
Служивые люди, путаясь в полах шуб, попятились с Постельного крыльца.
Елена Васильевна некоторое время наблюдала, как дворяне проворно протискивались через узкие врата, а потом, повернувшись к Ивану Овчине, устало произнесла:
— Опьянил меня вольный воздух, милый мой Ванюша. Теперь в покои хочу, на постелю. Будь со мной рядом.
— Как скажешь, Елена Васильевна, — отвечал конюший, стараясь в низком поклоне спрятать печаль. — Ты обопрись об меня, матушка. Вот так! Крепче держись.
Государыня неторопливо ступала по коридору, и мягкий пушистый ворс глушил ее шаг.
— Тяжко мне, Иван Федорович, неужно помру?
— О чем ты говоришь, Елена Васильевна? Хворь твоя невеликая, день-другой пройдет, и ты будешь бегать пуще прежнего.
— Думается мне, Иван Федорович, сглазили меня недруги… А может, отравили?
Они вошли в Опочивальню.
Конюший поднял великую княгиню на руки и осторожно, словно опасался, что Елена может расшибиться о мягкие покрывала, положил ее на мягкую постелю.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
