— Куда уж мне!
— Всю неделю у тебя это отлично получалось.
— Это Грингейбл оказывает на меня такое магическое действие. Вот вернусь в Саммерсайд — и пробьют часы, возвещающие полночь для Синдиреллы.
— Нет, ты возьмешь колдовство с собой. Посмотри на себя — вот так ты должна выглядеть всегда!
Кэтрин долго глядела на свое отражение в зеркале, словно не веря, что это действительно она.
— Я и в самом деле кажусь гораздо моложе, — признала она. — Ты права: одежда меняет женщину. Я знаю, что в Саммерсайде выглядела старше своих лет. Но мне было все равно. Кому до этого есть дело? Я не такая, как ты, Энн. Ты как будто родилась, зная, как надо жить. А я не знаю и боюсь, что мне уже поздно учиться. Я так долго прикрывалась сарказмом, что теперь уже не понимаю, какое мне нужно принять обличье. Сарказм казался мне верным способом произвести впечатление. И потом… мне всегда было страшно в обществе… я боялась, что скажу какую-нибудь глупость… что надо мной будут смеяться.
— Кэтрин Брук, посмотри на себя в зеркало и запомни, как ты выглядишь: роскошные волосы… глаза, горящие как темные звезды… румянец на щеках. Помни про все это — и тебе не будет страшно. Пойдем, мы немного опаздываем, но Дора говорила, что для участников концерта зарезервированы места в зале.
В клуб их отвез Джильберт. Энн напомнило это прежние годы, только рядом с ней теперь была не Диана, а Кэтрин. У Дианы сейчас полно других забот, и ей некогда бегать на концерты и танцы.
Перед ними расстилалась атласно-гладкая дорога. Западная часть неба светилась зеленоватым светом. Орион гордо плыл в небе, а вокруг в жемчужной тишине лежали поля, холмы и рощи.
Кэтрин оказалась отличным декламатором, и ее слушали затаив дыхание, а на танцах у нее не было отбоя от кавалеров. И она действительно блистала и смеялась. А потом они вернулись домой в Грингейбл и сели напротив камина, согревая у огня замерзшие в дороге ноги. Когда они легли спать, к ним в комнату на цыпочках пришла миссис Линд спросить, не нужно ли им еще одно одеяло, и сообщить Кэтрин, что ее щенок сладко спит в своей корзинке возле печки на кухне.
«Я теперь совсем иначе гляжу на жизнь, — думала, засыпая, Кэтрин. — Я просто не знала, что на свете существуют такие люди».
На прощанье Марилла сказала Кэтрин: «Приезжайте еще», — а Марилла никогда не говорила таких слов просто из любезности.
— Конечно, она приедет еще, — пообещала Энн. — Она будет приезжать на уик-энды, а летом проведет здесь несколько недель. Мы будем жечь костры, работать в огороде, собирать яблоки, ходить за коровами на пастбище, кататься на плоскодонке по пруду и хоть раз обязательно потеряемся в лесу. Кэтрин, я хочу показать тебе Приют Радушного Эха и Фиалковую поляну в цвету.
Глава седьмая
5 января Звонкие Тополя
«Многоуважаемый друг!
Это не цитата из письма бабушки тети Шатти. Но она бы обязательно так написала, если бы ей это пришло в голову. На Новый год я приняла решение — писать о любви только в серьезном тоне. Как ты считаешь — это возможно?
Я рассталась с Грингейблом, но вернулась в дорогие Звонкие Тополя. Ребекка Дью к моему приезду разожгла огонь в пузатенькой печке и положила в постель грелку.
Как хорошо, что я люблю Звонкие Тополя! Было бы ужасно жить в доме, который мне не нравится и которому не нравлюсь я… который не говорит мне: «Я рад, что ты вернулась». А этот немного старомодный и чопорный дом меня любит.
И я была рада снова увидеть тетю Кэт и тетю Шатти, и Ребекку Дью тоже. Конечно, я замечаю их смешные стороны, но за это люблю их еще больше.
Вчера Ребекка Дью сказала очень приятные слова:
— С вашим возвращением у нас вся улица повеселела, мисс Ширли.
Я рада, что тебе понравилась Кэтрин, Джильберт. И она очень мило себя вела с тобой. Вообще, удивительно, какой она может быть приятной, когда постарается. По-моему, она сама этому удивляется не меньше других. Она и не представляла, что это так легко.
Теперь в школе у меня будет помощница, с которой мы сможем работать рука об руку. Она собирается снять другую квартиру, и я уже уговорила ее купить ту бархатную шляпку и надеюсь уговорить петь в хоре.
Вчера к нам во двор забежала собака мистера Гамильтона и загнала Мукомола на дерево.
— Нет, это — предел, — сказала Ребекка Дью.
Ее красные щеки стали малиновыми, она в спешке надела шляпку задом наперед и, сотрясаясь всем телом от негодования, устремилась к Гамильтону. Представляю себе его глуповато-добродушное лицо под натиском разгневанной Ребекки Дью.
— Я терпеть не могу Проклятого Котяру, — говорила она мне потом, — но он наш кот, и не хватало еще, чтоб какая-то псина гоняла его на собственном дворе! «Да она просто погонялась за ним шутки ради», — сказал мне Джек Гамильтон. «Ваши представления о шутках, мистер Гамильтон, — заявила я, — не имеют ничего общего с представлениями миссис Макомбер и миссис Маклин, и если на то пошло, с моими собственными». — «Да что вы так распетушились, мисс Дью, — говорит он, — верно, капусты объелись?» — «Нет, — отвечаю, — капусты у нас на обед не было, но могла бы и быть. Миссис Макомбер не продала весь свой урожай до последнего кочана и не оставила семью на зиму без капусты, потому что осенью на нее была высокая цена. А некоторые, — говорю, — не способны слышать ничего, кроме звона монет в кармане». С этим я и ушла. Пусть знает! Ну, да чего ждать от Гамильтонов? Отребье, а не люди.
Над белым Царем Бурь висит красная звезда. Как бы я хотела, чтобы ты был здесь и смотрел на нее вместе со мной, Джильберт! Но если бы ты был здесь, боюсь, наши чувства вышли бы за пределы уважения и Дружбы».
12 января
«Элизабет пришла ко мне позавчера со слезами на глазах и пожаловалась, что учительница предложила ей спеть в школьном концерте, но миссис Кемпбелл сказала:
— Ни в коем случае. — А когда Элизабет попыталась ее уговорить, отрезала: — Попрошу мне не дерзить, Элизабет!
Девочка плакала у меня в башенной комнате, жалуясь, что весь класс примет участие в концерте, а она осталась одна, как «прожженная». Надо полагать, она хотела сказать «прокаженная». Нет, я не могу позволить, чтобы малышка Элизабет чувствовала себя обделенной.
И вот я придумала причину, чтобы обратиться к миссис Кемпбелл, и на следующий вечер отправилась в замок. Дверь открыла Марта, у которой был такой ветхий вид, точно она родилась еще до Потопа. Она уставилась на меня враждебным взглядом своих холодных водянистых глаз, молча завела меня в гостиную и пошла звать миссис Кемпбелл.
Знаешь, Джильберт, по-моему, в эту гостиную никогда не заглядывает солнце. В ней стоит рояль, но на нем наверняка никто ни разу не играл. Жесткие, покрытые чехлами из парчи стулья выстроились вдоль стен, и вообще вся мебель расставлена вдоль стен, кроме стола, одиноко высящегося посреди комнаты. Я убеждена, что вся эта мебель незнакома друг с другом.
